Том 7. Авантюристы. Морские цыгане

— Неужели вы опасаетесь какой-то измены со стороны бедного монаха? — сказал францисканец с печальной улыбкой. — Это значило бы предполагать во мне намерения очень далекие от моих мыслей.

— Я ничего не предполагаю, отец мой, — резко ответил флибустьер, — а только имею привычку остерегаться, находясь лицом к лицу с человеком вашей нации, духовным или светским.

— Да-да, — сказал монах печальным голосом. — Вы питаете неумолимую ненависть к моей несчастной родине, поэтому вас и называют Губителем.

— Какие бы чувства я ни испытывал к вашим соотечественникам, какое бы имя ни дали они мне, я полагаю, вы не для того пригласили меня сюда, чтобы обсуждать со мной этот вопрос.

— Действительно, не по этой причине, вы правы, сын мой, хотя, может быть, я и об этом мог бы сказать вам многое.

— Должен заметить вам, отец мой, что время уходит, — я не могу оставаться здесь долго, и если вы не поспешите объясниться, к величайшему моему сожалению я вынужден буду вас покинуть.

— Вы будете сожалеть об этом всю жизнь, сын мой, будь она даже так продолжительна, как жизнь патриарха.

— Может быть, хотя я очень в этом сомневаюсь. Из Испании я могу получить только неприятные известия.

— Не исключено. Во всяком случае, вот что я должен сообщить вам…

— Я вас слушаю.

— Как вам подсказывает моя одежда, я монах францисканского ордена.

— По крайней мере, внешне, — сказал флибустьер с иронической улыбкой.

— Вы сомневаетесь в этом?

— Почему бы мне не сомневаться? Разве вы первый испанец, который не побоялся осквернить святую одежду для того, чтобы удобнее было шпионить за нами?

— К несчастью, ваши слова справедливы, это случалось слишком часто… Но я действительно монах.

— Я вам верю, пока не получу доказательств противного; продолжайте.

— Я духовник многих знатных дам на острове Эспаньола. Среди них одна, молодая и прекрасная, недавно приехавшая на острова со своим мужем, по-видимому погружена в неизбывную печаль.

— А-а! Но чем же я могу помочь, отец мой, позвольте вас спросить?

— Я не знаю; только вот что произошло между этой дамой и мной… Дама эта, как я вам уже говорил, молодая и прекрасная, благотворительность и доброта которой неисчерпаемы, проводит большую часть времени в своей молельне на коленях перед образом Божьей Матери и молится со слезами и рыданиями. Невольно заинтересованный этой искренней и глубокой горестью, я несколько раз, пользуясь правом, которое мне дает мое звание, старался проникнуть в это истерзанное сердце и вызвать в моей духовной дочери доверие, которое позволило бы мне подать ей утешение.

— И вам, конечно, не удалось, отец мой?

— Нет, не удалось.

— Позвольте заметить вам, что до сих пор я не вижу в этой истории, очень печальной, но похожей на историю многих женщин, ничего интересного для меня.

— Подождите, сын мой.

— Продолжайте.

— Однажды эта дама показалась мне печальнее обычного. Я удвоил усилия, чтобы уговорить ее открыть мне свое сердце. Побежденная моими просьбами, она сказала мне слова, которые я передаю вам буквально: «Отец мой, я несчастное существо, бесчестное и низкое, страшное проклятие тяготеет надо мной. Один человек имеет право знать тайну, которую я напрасно стараюсь подавить в моем сердце; от этого человека зависит мое спасение. Он волен осудить меня или простить, но каков бы ни был его приговор, я без ропота покорюсь его воле и буду считать себя счастливой, если любой ценой искуплю преступление, в котором я виновна».

Пока монах произносил эти слова, лицо флибустьера, и без того бледное, помертвело, судорожный трепет пробежал по его телу, и, несмотря на все его усилия казаться спокойным, он был вынужден прислониться к одному из кольев палатки, чтобы не упасть.

— Продолжайте, — сказал он хриплым голосом. — И эта женщина назвала вам этого человека?

— Назвала, сын мой. «Увы! — сказала она мне. — К несчастью человек, от которого зависит моя участь, самый непримиримый враг моего народа. Это один из главарей тех свирепых флибустьеров, которые поклялись вести против Испании беспощадную войну. Я с ним никогда не встречусь, разве только в каком-нибудь сражении или в разграбленном городе, сожженным по его приказанию. Словом, человек, о котором я вам говорю, не кто иной, как страшный Монбар Губитель».

— А-а! — прошептал флибустьер прерывающимся голосом, крепко прижимая руку к груди. — Она так сказала?

— Да, сын мой, она произнесла эти слова.

— И тогда?..

— Тогда, сын мой, я, бедный монах, пообещал ей отыскать вас, где бы вы ни были, и повторить вам ее слова. Я должен был опасаться только смерти, стараясь увидеться с вами; я давно уже принес Богу в жертву мою жизнь.

— Вы поступили как человек с благородным сердцем, монах, и я благодарю вас за ваше доверие ко мне. Вам нечего больше прибавить к сказанному?