Том 7. Дневники

1916: №№ 2 и 3 — Избранные места из писем Флобера в переводе С. Франка.

№ 5 — Неизданные и малоизвестные стихотворения An. Григорьева, сообщенные Влад. Княжниным (дополнить мою редакцию — NH! отдел «Материалы», стр. — 130–135).

1917, май-июнь, — «История одной дружбы» (Фет и Полонский) Ю. Никольского.

«Ежемесячный журнал литературы, науки и общественной жизни». СПб., редактор и издатель В. С. Миролюбов.

1914: 12 №№;

1915: 12 №№ (один двойной — сентябрь — октябрь),

1916: 12 №№ (два двойных — июль-август, сентябрь-октябрь);

1917: 12 №№ (в 5-ти уже книжках);

1918: 6 №№ (и 3-х книжках).

11 марта

«Предварительный» разговор с Лаврентьевым и Гришиным на тему — см. 1 марта — так все и не выходил. То заняты, то войдет Павлова. А я присматриваюсь недаром не выходит. Такая пакость и гнусность прет из театра, что, может быть, если «понизить» свой сан добровольно, уговорить их, чтобы меня сделали их подчиненным (чего я и хотел), — они меня внутренно съедят или взвалят на меня работы раба. Погодим пока.

10 апреля

Вчера вечером и сегодня днем в театре занимались составлением протокола и положения об автономии для Луначарского. Чтобы я сочинил протокол, мне дали полкружки водки, от чего сочинение замедлилось. В театре полный упадок настроения и усталость к весне, несмотря на возвращение торговли, ресторанов и пр., которого ждут. Андреева с Крючковым уезжают за границу окончательно. В Германии жизнь стоит 22 000 марок в месяц. Горький поедет в мае, говорят. Я пробовал навести Лаврентьева и Гришина на «Розу и Крест». Лаврентьев отмычался, Гришин, подумав, сказал: «Может быть, после Кальдерона».

17 апреля

Заключительные слова «Золота Рейна», вложенные в уста Rheinstijchter:

Traulich und treu
ist's nur in der Tiefe;
falsch und feig
ist was dort oben sich freut! [96]

18 апреля

Опять разговоры о том, что нужно жить врозь, т. е. маме отдельно, — неотступные, смутные, незабываемые для меня навсегда оставляющие преступление, от сознания которого никогда не освободиться, т. е. никогда не помолодеть. И в погоде, и на улице, и в Е. Ф. Книпович, и в m-me Marie, и в Европе — все то же. Жизнь изменилась (она изменившаяся, но не новая, не nuova), вошь победила весь свет, это уже совершившееся дело, и все теперь будет меняться только в другую сторону, а не в ту, которой жили мы, которую любили мы.

20 апреля

Орг прислал «Русскую мысль» П. Струве, январь — февраль 1921 года. Та же обложка — только прибавлено: «Основана в 1880 году». Передовая от редакции — «К старым и новым читателям „Русской мысли“», как весь номер, проникнута острым национальным чувством и «жертвенной» надеждой на возрождение великодержавной России. «Русская революция отнюдь еще не закончилась», «мы» не должны останавливаться ни перед какой жестокой правдой, «темная и сложная стихия» русской революции еще далеко не сказала своего последнего слова, мы «решили быть трезвыми до беспощадности».

Две публичные лекции П. Б. Струве — «Размышления о русской революции».

Начало «Воспоминаний кн. Евг. Н. Трубецкого» (70-е «гимназические» годы в Москве и в Калуге).

Вольные сонеты, подписанные: Вл. Н-ий…

К. Зайцев. «В сумерках культуры» (цитируются, между прочим, «Скифы»).

П. Савицкий. «Европа и Евразия» (по поводу брошюры кн. Н. С. Трубецкого «Европа и человечество»).

Начало дневника 3. П. Гиппиус. Это очень интересно, блестяще, большею частью, я думаю, правдиво, но — своекорыстно. Она (они) слишком утяжелена личным, тут нет широких, обобщающих точек зрения. Может быть, на обобщения такого размера, какие сейчас требуются, они и вовсе неспособны. Патриотизм и национализм всей «Русской мысли» — тоже не то, что требуется. Это — правда, но только часть. У Зинаиды Николаевны — много скверных анекдотов о Горьком, Гржебине и др.

Рассказ Бунина и пьеса Сургучева.

Статья «Идея родины в советской поэзии» Петроника. Разбираются издания «Скифов» в Берлине. Все эти стихи, начиная со «Скифов», «прожжены идеей Отечества», тогда как «советская власть самое слово „патриотизм“ сделала ругательным». О Белом, Клюеве и Есенине. «Историко-литературное наблюдение: обе поэмы А. Блока, возникшие как отражение революции, „Скифы“ и „Двенадцать“, являются в отношении к поэзии Блока, взятой как совокупность, некоторой кульминацией пушкинского начала в его творчестве, подлинным подобием „Клеветникам России“ и „Медному всаднику“ — несмотря на различия между обеими группами произведений, вытекшие из различия эпох… Поэтический же язык (в широком смысле этого слова), которым говорят коллеги А. Блока по „советской поэзии“,[97] не есть отличительно „пушкинский“, но некоторый иной — символический — язык».

У меня — «политические рассуждения в стихах».