Том 7. Дневники

В одном письме Вы называете меня подлецом в ответ на мое первое несогласное с Вами письмо. В следующем Вы пишете, что «согласны помириться». В третьем Вы пишете, что я «ни в чем не ошибался» в том письме, за которое вы назвали меня подлецом. Только в Вашем сегодняшнем письме я читаю наконец человеческие слова. Но все предыдущие письма отдалили меня от Вас. Если бы Вы знали, как я стар и устал от женской ребячливости (а в Ваших последних письмах была только она), то Вы так не писали <бы>. Вы — ребенок, ужасно мало понимающий в жизни, и несерьезно еще относитесь к ней, могу Вам сказать это совершенно так же, как говорят Вам близкие. Больше ничего не могу сказать сейчас, потому что болен и занят. Мог бы сказать, но Вы все равно не услышите или не так поймете, и пока я не буду уверен, что Вы поймете, не скажу. (Сейчас переписываю и совершенно забыл, что имел в виду.) — Для того чтобы иметь представление о том, как я сейчас (и очень часто) настроен (но не о моих житейских обстоятельствах и отношениях), прочтите трилогию Стриндберга («Исповедь глупца», «Сын служанки» и «Ад»). — Я не требую, а прошу у Вас чуткости.

20 января

Люба была на могиле отца. Только что поставленный памятник, против ожидания, приличен (грубые, некультурные глыбы — столбы с цепями; медальона, который испортит многое, еще нет). Рядом прислонен бывший деревянный крест, испещренный надписями — излияния химиков: «Чудовские химики», «На этой могиле не надо памятника», «Gloria aeterna»[53] и т. д. А внизу — «Звоните по телефону 40–42, правая кнопка, к гимназистке VIII класса».

Сзади — бедная могила Владимира (Володи) Менделеева, занесенная снегом; Люба отняла у отца два веночка из елки и положила на нее. Люба принесла несколько красных веночков.

Воротясь домой и увидав за окном в столовой подушку из снега, Люба стала представлять, как там идут маленькие человечки на лыжах вдоль по канату. Придется подарить ей коробку оловянных солдатиков.

Вечером маленькая смотрит на систему Далькроза в Михайловском театре.

Письмо от Миролюбова, вчера от Бори. Дострочил предисловие к бабьему дневнику.

21 января

Неожиданно утром — письмо от Бори, приехавшего с женой. Пишу ему, что я болен, никуда не выхожу, может быть, через несколько дней…

Весь день (с обедом) у меня мама — хорошие разговоры с ней. Маленькая вернулась к обеду от Адды Корвин, излагала ей свою Далькрозу. Это — шутя, маленькая относится правильно, ей следует иногда позабавиться только.

23 января

Письма и переписка предисловия к дневнику Соколовой. Вечером приходил Пяст. Таня сказала ему, что я болен. Вчера на ночь — увлекательное чтение книги Муратова.

25января

Мой сегодняшний ответ Боре.

Вчера утром — разговор с Любой о том, что ей так долго невозможно жить (недурной разговор). Мягкая погода — мне лучше. Вечером Женя, говорим о дневниках, несколько слов о чахотке (Вера в санатории Халилла), о его болезни (прошедшей), ему нравится, как я разрисовал стену (третьего дня вечером — елка, заяц, еж, слонята, слонячий боже, комета, роза, лодка, орнамент, краб, рыба, лангуста, медуза — «морской зонтик», — закат солнца в море). Люба вечером смотрит пляски Адды Корвин. После ее (позднего) возвращения разговор с Женей сходит на нет, расстраивается.

Сегодня днем — мама, письмо от тети Софы (о печках) и ей, записка от Марии Павловны.

Тягостно, плохо себя чувствую, пусто, во мне мертвое что-то. Ночью — дикие (Над. Григ. Чулкова —?!) ужасные сны.

26 января

Сегодня пишу Руманову — прошу принять Соколову, не назначая определенного дня (потому что ей нужно сократить и исправить), и способствовать изданию ее дневника. Она принесет (или я пришлю) мое предисловие. Также пишу Зноско-Боровскому — просьбу по-прежнему (или с вычетом из будущего гонорара) присылать «Аполлон».