Том 7. Гидеон Плениш. Статьи

«Отцы и дети» — глубокая, благородная книга, озаренная светом двух любовных историй, простосердечных, но волнующих, книга, исполненная Русской Тоски, смягченной той подлинной доброжелательностью, которая больше располагает к себе, чем вымученная бодрость. Книга эта не длиннее полновесной главы у Томаса Вулфа, этого русского из Северной Каролины,[243] или у Толстого, этого каролинского плантатора из России; короче говоря, ее лаконизм придется по сердцу большинству читателей.

1943

ИЗДАТЕЛЬСКАЯ СТАРИНА

Тридцать с лишним лет тому назад, в 1914–1915 годах, трое молодых сотрудников книгоиздательских фирм ежедневно приходили в Гранд-отель обедать и воровать друг у друга идеи. Один был редактором в фирме Хольта, и ему предстояло прослужить в ней всю жизнь и в конце концов стать ее президентом; другой работал у Даблдея и больше всего интересовался рассказами для журналов; а третий был сотрудником издательства Джорджа X. Дорана — впоследствии ставшего крупным притоком бурно разлившейся Миссисипи объединенного Даблдея — и одно время сам пытался писать романы, но забросил это нелепое занятие и мечтал лишь о том, чтобы когда-нибудь стать партнером Дорана и избавить последнего от утомительной обязанности обедать с авторами и ездить по делам в Лондон.

Этих молодых людей (не то, чтобы уж очень молодых — им было лет по тридцать) звали Альфред Харкорт, Гарри Мол и Синклер Льюис: все мы весьма проворно спихнули с себя обязанности читать рукописи и принялись сочинять рекламные объявления и очаровательные краткие аннотации, в которых говорилось, например, что оптовый изготовитель детективов англичанин Ратислав Паллистер-Уоллоу обожает кошек и брюссельскую капусту — в те времена мы именно так себе представляли истерически-разнузданную рекламу.

В ту пору не знали развернутых на целую полосу реклам одной-единственной (и зачастую вовсе не такой уж хорошей) книги; не знали обществ любителей книги и уж, во всяком случае, не знали радио, выступая по которому писатели доказывали бы свое весьма сомнительное право на существование. В одном объявлении, умещавшемся на четверти полосы, я перечислял десятка два новых книг, снабжая каждую рекомендацией типа: «Забавная история» (по отзыву «Нью-Йорк геральд»). Иногда мне кажется, что эта система имела неоценимые достоинства, что сейчас над книгами нависла угроза превратиться просто в товар, столь же прибыльный и столь же скучный, как лезвия для бритв или патентованные средства от кашля. И я бы сказал, что наивные «исторические романы», которые мы тогда выпускали, были гораздо безобиднее широко рекламируемых исследований нравов при дворе Карла Великого, которые сейчас с серьезным видом издают даже самые солидные фирмы.

Но в одном издательстве сделали с тех пор огромный шаг вперед: молодой автор, даже зеленый новичок, подающий лишь некоторые надежды, там теперь встретит гораздо более радушный прием. Тридцать лет назад его принял бы айсберг в очках и немедленно отправил бы восвояси, а нынче начинающего автора, если он написал хотя бы посвящение и половину титульного листа, сам президент фирмы пригласит в ресторан и там будет разыграно несколько сцен из «Потерянного воскресенья».

В былое время молодого писателя, который осмелился бы попросить аванс, объясняя, что иначе он не сможет закончить наполовину готовый роман, выбросили бы в окошко — а некоторые издательства помещались очень высоко над тротуаром, на третьем или четвертом этаже тогдашних двенадцатиэтажных небоскребов. А теперь издатель сплошь и рядом сам предлагает аванс — и порой совершенно напрасно!

Тридцать лет тому назад мы все еще разрешали Англии водить нас на помочах. Слова «хороший писатель» и «английский писатель» были синонимами, и большинству издателей делалось просто смешно, когда какой-нибудь самонадеянный юнец высказывал еретическую мысль, что первоклассный американский писатель ничем не хуже посредственного английского. Все солидные издатели дважды в год совершали паломничество в Лондон, откуда они гордо возвращались с очередным шедевром миссис Литлтон Пагуейа (тетки туитского викария), повествующим о чаепитиях и ветках сирени, или с новым томом «Путешествий по Бирме» сэра Виктора Луеллина. Никому из них и в голову не приходило, что в каком-нибудь колледже в двадцати милях от Нью — Йорка, или на гринвичской квартирке за несколько трамвайных остановок от издательства, или даже за письменным столом в пятнадцати шагах от двери кабинета редактора сидит неизвестный молодой человек или девушка, который лучше пишет и глубже мыслит и чувствует, чем все английские светила за исключением десяти — пятнадцати подлинных мастеров.