Том 7. Художественная проза 1840-1855

— Я не злодей, сударыня, — перебил Корчинский, обидясь, — я не топлю по ночам людей в проруби, не вытаскиваю платков из кармана, не делаю фальшивых депозитных билетов; я в штрафах и под судом не бывал… Если б тут был свидетель, вы бы дорого поплатились за оскорбление моей личности…

— Я пришла к вам за делом; мне дорога минута… Скажите решительно: дадите ли вы мне денег? Окончим скорее, или я уйду…

И бедная Амалия в мучительной борьбе, ломая руки, пошла к двери. Медленность старика терзала ее душу.

— Постойте, сударыня. Да, я забыл, на что вам деньги.

— Да боже мой! Разве я не сказала, что мой муж умирает без помощи…

— Признаюсь, после ваших обидных слов, мне бы не хотелось давать вам деньги. Но у меня правило: никому под верный залог не отказывать… Позвольте посмотреть вещицу… что за сокровище такое.

Старик засветил свечу. Амалия дрожащей рукою подала ему медальон…

— Ну, он того… не очень тяжел… однако ж, вещица изрядная… можно под нее дать рубликов сто, если золото настоящее, — сказал ростовщик, взвешивая медальон на руке…

— Посмотрим, — повторил он и поднес медальон к свече… Несколько минут он внимательно рассматривал его и вдруг в изумлении спросил:

— Где взяли вы этот медальон, сударыня?

— У моего мужа.

— Где взял его ваш муж?

— Он его собственность, он его драгоценность, с которой он но расставался во всю жизнь… Вы, вы довели нас до того, что я решилась похитить у него его сокровище; разлучить его на смертном одре с портретами его отца и матери…

Старик снова пристально взглянул на медальон.

— Точно ли вы знаете, что это портреты его родителей? — спросил он.

— О да. Все знают, что он не сын Гинде… Но, ради бога, господин Корчинский, скорее; пока мы здесь, он может умереть: я оставила его почти при смерти…

— Пойдем, пойдем! Я всё для него сделаю! — отрывисто вскричал ростовщик и побежал к двери… Амалия последовала за ним…

Корчинский был в сильном волнении. На лице его можно было прочесть такие чувства, каких оно, может быть, никогда еще не выражало. Быстро, почти бегом, шел он к квартире переплетчика. Амалия едва успевала за ним следовать…

— Мама, мама! что ж ты оставила папу, он всё звал тебя… стонал, а теперь он такой страшный: ничего не говорит, не двигается, даже не дышит, такой бледный, страшный, — в испуге сказал сын Франца, когда Амалия с Корчинский пришла домой…

— Он умер, умер! — произнесла Амалия с ужасом.

— Умер! — повторил Корчинский отчаянно.

Они кинулись в спальню Франца. Франц был мертв. Старик схватил стоявшую на столе свечу, поднес ее к лицу покойника и стал вглядываться в его черты…

— Он, он! — дико вскричал старик…

— Ты — его убийца! — произнесла Амалия и без чувств упала на труп мужа…

Старик взял себя за голову, страшно покачал ею и с буйным, безумным криком выбежал из дома.

IV

Через несколько дней в одном из пятиэтажных домов Васильевского острова в верхнем этаже происходила следующая сцена. Квартальный осматривал вещи и мебель, а писец по его диктовке записывал их. Опись начиналась так: «После скоропостижно случившегося сумасшествия чиновника 9 класса („Оставьте место, — заметил тут квартальный, — надо справиться об имени и отчестве рехнувшегося“) остались пожитки следующего содержания…» Квартальный, осматривая вещи, беспрестанно приходил в удивление. Он, например, распорол подушку ветхого стула, для того чтоб удостовериться, чем она набита, а оттуда посыпалось золото. Далее, он расшил истасканный тюфяк, по той же причине, и увидел, что в нем с угла пучками положены были ассигнации. Он толкнул ногой старые медвежьи галоши, — они издали металлический звук: оказалось, что и в них под кожей деньги.

— Что за оказия! — говорил Семен Семенович. — Этакого удивления на моем веку еще не было! Ба! да тут дверь… заперта… надо ее осмотреть… рехнувшийся-то всё нанимал, — раздался из-за ширмы голос квартального.

— Видно, нежилая комната, — сказал писарь.

— Однако и ее надо обозреть для порядка; сбегайте-ка за слесарем.

Дверь была отперта, и тут представилось еще более пищи удивлению Семена Семеновича. У стены стояло огромное зеркало в богатой раме; на одном столе большие бронзовые часы и подле них десятка два карманных. На другом столе в углу до самого потолка были наставлены одна на другую разные вещи. У левой стены рядом стояли шкаф и комод. В шкафе квартальный увидел несколько енотовых, собольих и куньих шуб, лисьих салопов, шинелей с бобровыми воротниками и множество других богатых одежд. В комоде — несколько дюжин ложек, столовых и чайных, несколько серебряных сервизов и, наконец, множество колец, цепочек, перстней, алмазных и бриллиантовых.

— Оказия за оказией! — сказал квартальный.

— Ведь рехнувшийся-то, говорят, был ростовщик, — сказал писец.

— Та-та-та! Вот что… пишите всё.

Когда все вещи были описаны, квартальный выдвинул ящик и нашел там бумаги…

— Пишите: формуляр, расписки, числом десять… а это что? — сказал квартальный, рассматривая какое-то письмо. — Прочтем.