Том 7. Невольничий караван

— Не думаю. Разве имя Мазид является распространенным в вашей стране?

— Нет. Кроме моего сына, я не знаю никого, кого бы так звали.

— Вот именно. В первый раз в жизни я слышал это имя во время того разговора, а во второй и последний — сегодня от тебя.

— Какого цвета кожа у этого юноши?

— Он, пожалуй, немного темнее, чем ты был в юности.

— Верно, верно! У его матери кожа была темнее моей. Может быть, ты прав, может быть, именно тебе суждено принести свет в мою душу?! Но скажи же скорее главное! Ты видел его ступни?

— Да. На каждой ноге у него не хватает мизинца.

— О, Боже! — вскричал араб душераздирающим голосом. Затем он постарался взять себя в руки и продолжал уже спокойнее: — В моем сердце снова пробуждается надежда, и у меня такое чувство, будто волосы на моей голове в это мгновение стали темными, как прежде. Мне хочется кричать и плакать от счастья, но я должен сдерживаться, иначе у меня не хватит сил вынести новое разочарование. Я не имею права верить тебе на слово. Я должен оставаться хладнокровным, спокойно, как посторонний, которого все это совсем не касается, обдумать то, что ты мне сейчас сообщил. И я должен привести тебе все сомнения, которые тучами роятся сейчас в моей голове.

— Ну, разумеется! Нам обоим следует все хорошенько взвесить. И если у тебя есть сомнения, выскажи их прямо сейчас!

— Это я и собираюсь сделать. Ты сказал, что ты слышал, как мой сын разговаривал со своим другом. Но я убежден, что мой сын, если он еще жив, вообще не может говорить!

— Потому что работорговец пригрозил тебе тогда вырезать у него язык?

— Да.

— Он, конечно, сделал это с намерением усилить твои страдания. Но, может быть, разум посоветовал ему не приводить угрозу в исполнение. Немые рабы уже давно не пользуются спросом. Слуга должен быть в состоянии исполнить все поручения своего хозяина, и раба с таким серьезным физическим недостатком, как отсутствие языка, сейчас мало кто купит. Работорговец не мог не знать этого и, скорее всего, посчитал невыгодным увечить твоего сына.

— Но ведь он похитил Мазида из мести, а не ради денег. К тому же он наверняка мог опасаться, что мальчик выдаст его.

— Я, может быть, согласился бы с тобой, если бы мальчик был старше. Хотя, даже в этом случае немота его жертвы не обеспечила бы преступнику полной безопасности. Есть много способов сообщить окружающим то, что человек не может сказать устно: так, например, всякий немой может выучиться писать. Но все это не относится к твоему сыну. Мальчику, как ты сказал, не было еще и трех лет, когда его похитили. Абдурриза бен Лафиз прекрасно понимал, что достаточно будет нескольких месяцев, чтобы новая обстановка полностью вытеснила из детской души все прежние впечатления.

— Эфенди, каждое твое слово возвращает меня к жизни, хотя мне и горько сознавать, что мой сын теперь не помнит ни счастливых дней своего детства, ни родных отца с матерью!

— По этому поводу я не могу сказать тебе ничего определенного. Сын Тайны никогда не говорит о своем прошлом, но я знаю, что он страстно желает отомстить кому-то, и подозреваю, что этот «кто-то» — не кто иной, как его похититель.

И Шварц, и охотник давно уже вскочили на ноги и продолжали разговор, стоя друг напротив друга. Охотник на слонов не отрывал взгляда от своего собеседника, как будто от приговора, который тот ему сейчас вынесет, зависело, жить ли ему дальше или немедленно умереть.

— Так значит, месть, он жаждет мести, — задумчиво повторил араб. — Он забыл все и всех, кроме того человека, который сделал его несчастным. Как давно он живет у ниам-ниам? Он попал к ним еще ребенком?

— Нет. Он появился в краю ниам-ниам два года тому назад. Кто он и откуда, выпытать никому не удалось: так он и остался для всех Сыном Тайны.

— А что он делает у этих негров? Чем он зарабатывает на пропитание?

— Когда сын вождя впервые встретил его в лесу, он привел его к своему отцу. Чужой мальчик умел обращаться с оружием и с первых дней показал себя таким мужественным и ловким воином, что князь принял его в свою личную охрану, где он чувствует себя счастливым, насколько это возможно в его обстоятельствах. Несмотря на свою молчаливость и замкнутость, он быстро завоевал всеобщее расположение. Я много наблюдал за ним, и мне всегда казалось, что за свою короткую жизнь он многое успел повидать. Он знает все народы от Бахр-эль-Абьяда до Великих озер, он говорит на многих языках и диалектах…

— И на арабском тоже? — перебил Шварца Охотник на слонов.

— Да, и на арабском. Кроме того, он знает толк во многих вещах, которые абсолютно неизвестны его теперешним товарищам. Одним словом, он так умен, ловок и находчив, что все ниам-ниам завидовали бы ему, если бы он не обладал даром с первого взгляда вызвать к себе любовь.

— Выходит, он хороший человек и занимает в этом племени более высокое положение, чем обычные негры? — спросил Бала Ибн, и впервые за этот день радостная улыбка осветила его изможденное лицо.