Том 7. Невольничий караван

— Я так и знал, — кивнул Шварц, искренне радуясь счастью своего друга. — Все-таки нам удалось провести этого негодяя, и он даже не заметил, как все нам рассказал!

— Сказать по правде, я на его месте тоже позволил бы тебе все у себя выпытать. Ты и в самом деде хитрее, чем лиса! Если бы ты был кади[124], ты раскрывал бы все преступления. Но скажи, действительно ли жива еще та женщина, которая убежала от своего мужа вместе с моим мальчиком?

— Этого я не знаю. Я вообще впервые услышал о ней от Абдулмоута. Но скажи теперь и ты: почему ты не ответил ему на последний вопрос?

— Потому что я не мог этого сделать.

— Одно твое «да» могло тут же вернуть нам свободу!

— А открытое «нет» означало бы верную смерть, — кивнул эмир. — Я не мог сказать ни того, ни другого! Или ты хотел бы, чтобы я согласился быть обязанным лжи моим и пусть даже твоим спасением?

— Так ты не можешь его простить?

— Нет!

— Ни в коем случае?

— Никогда! Это был бы грех против закона пустыни и закона Пророка. И даже если бы я согласился нарушить обе эти заповеди, моя клятва все равно не дала бы мне их преступить. Я поклялся отомстить, и я отомщу. Разве ты не так же поступил бы на моем месте?

— Нет. Наши библейские заповеди советуют нам предоставить месть Богу.

— Даже если вы поклялись?

— Ни один истинный христианин никогда не даст такой жестокой клятвы, потому что Иисус повелел нам: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающие вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь, за обижающих вас и гонящих вас». И если бы кто-то в ослеплении яростью все же дал такую клятву, как ты, потом он просил бы Бога позволить взять ее назад.

— Ваше учение прекрасно, — подумав, сказал эмир аль-Кади. — Оно хорошо для вас, если, конечно, вы действительно можете прощать ваших врагов, но эти заповеди не подходят для здешних мест, для пустыни, для наших народов. Око за око, кровь за кровь, жизнь за жизнь — вот наш закон, и мы должны повиноваться ему. Ты не можешь осуждать меня за то, что я его выполняю!

— Значит, мы остаемся пленниками?

— К сожалению. Я очень полюбил тебя, но даже ради твоего спасения я не могу пойти на грех. Если я буду повинен в твоей смерти — да простит мне это Аллах, который является также и богом христиан!

— Ну, за это тебе пока рано себя упрекать. Мои слова крепко засели в голове Абдулмоута, они наверняка подействуют, пусть даже и не сразу. Я заронил в нем искру сомнения, и теперь нам остается только спокойно ждать результата.

Не успел он договорить, как к ним снова приблизился Абдулмоут. На этот раз он спросил уже без прежней насмешки в голосе:

— Через несколько минут мы выступаем. Вы хотите есть или пить?

— Нет, — ответил Шварц.

— По пути вы ничего не получите, так что если вас начнет мучить голод или жажда — пеняйте на себя!

Он сам отвязал пленников от дерева и подвел их к вьючным животным. Затем, обмотав веревку вокруг наконечников обеих вилок шабаха, он прикрепил другой конец ее к седлу одного из волов. Шварц бросил на товарища удовлетворенный взгляд: его ожидания оправдывались. Раз Абдулмоут предложил им подкрепиться и не стал исполнять свою угрозу привязать их к собственной лошади, значит, надежда на спасение все же оставалась.

Стоя около своего вола, друзья слышали, как Раб Смерти громко отдавал приказы солдатам. С этого момента он собирался действовать в точности по плану, который недавно эмир изложил Шварцу. Двадцать разведчиков были посланы вперед на самых быстрых лошадях, за ними следовала сотня всадников, которые должны были оцепить деревню. Остальная часть отряда двигалась медленнее, некоторые пешком, а другие на волах.

Надо заметить, что арабский вол — вовсе не та упрямая и медлительная скотина, с которой привыкли иметь дело европейцы. С дикими буйволами они не имеют ничего общего, так как волов здесь разводят столетиями. При первом взгляде на этих животных поражают их умные и, если можно так выразиться, «интеллигентные» глаза, а главным их достоинством является довольно быстрый и в то же время очень размеренный и надежный шаг.

Вол, к которому были привязаны Шварц и эмир, не составлял исключения из общего правила, и пленникам приходилось почти бежать, чтобы не отстать от него. Шабах, разумеется, неимоверно мешал им при этом. Он был сделан из цельных веток и весил более пятнадцати килограммов. Сам по себе этот груз был совсем не тяжелым, но неудобное положение, в котором приходилось его нести, удваивало его вес. Вдобавок вилки шабаха скоро натерли шеи пленников до крови, а руки, туго перетянутые в локтях, затекли и онемели.