Том 7. Так называемая личная жизнь

В кирпичном строении у подножия высотки, наверное, была раньше животноводческая ферма. Все стекла выбиты, ворота сорваны; к одной стене привалена гора занесенного снегом навоза, к другой приткнулись «эмка» и «виллис».

Лопатин приказал водителю приткнуть машину рядом с ними и, взяв с сиденья полевую сумку, которая до этого лежала в чемодане, надел ее через плечо поверх полушубка.

– Товарищ майор, зачем здесь остановились? Такой подъем – почти до верха можем взять! – азартно предложил водитель.

– Верю, что можете, но все-таки ждите меня здесь, – улыбнувшись его задору, сказал Лопатин и стал подниматься по склону.

Он поднялся вдоль провода связи почти до вершины и уже видел головы и спины людей, стоявших на гребне в неглубоком змеевидном окопе. Один из них, смотревший туда, за высотку, оторвался от бинокля и повернулся. А в следующую секунду позади Лопатина разорвался первый снаряд.

До окопчика было шагов тридцать, и, наверное, надо было попытаться добежать до него. Но Лопатин бросился плашмя на землю, больно ударившись грудью о свою неловко подвернувшуюся под ребра полевую сумку.

Немцы били по высотке. Снаряды рвались то ближе, то дальше.

Лопатину несколько раз казалось, что этот снаряд последний, и он загадывал, что если этот снаряд последний, то его уже не убьют и вообще все в его жизни будет хорошо. В разные дни войны он по-разному думал и о своей жизни, и о своей смерти. Но сейчас, думая и о жизни и о смерти, думал о той женщине в Ташкенте…

Но снаряды продолжали рваться, и когда наконец наступила тишина и он, еще не решаясь встать, оглушенно приподнялся с земли на локтях, то увидел, как сверху, из окопчика, к нему бежит человек.

– А мы думали вас убило, – радостно улыбаясь, сказал подбежавший капитан. – Пойдемте, командующий приглашает на НП.

Лопатин оглянулся: полевая сумка лежала на снегу с оторванным ремнем. Он поднял ее и пошел вслед за капитаном.

– Здравствуйте, Василий Николаевич, милости прошу, – сказал Ефимов, когда Лопатин, потеснив людей, набившихся в узком окопе, подошел к нему. – Узнал вас издали перед началом артналета. Реакция у вас хорошая. Первый близко разорвался!

Он снял папаху и, ударив ею о колено, стряхнул комочки земли.

– Неприятно было – в землю носом почти у цели, – сказал Лопатин.

– На войне вообще мало приятного, – Ефимов надел папаху на свою бритую голову и повернулся к стоявшему рядом с ним полковнику: – Знакомьтесь, наш хозяин, командир дивизии полковник Шелыганов. А это товарищ Лопатин из «Красной звезды», о котором доложил нам с вами ваш начальник штаба. Мой одесский соратник! Позвоните, Андрей Иванович, артиллеристам, проверьте, как подготовлен огонь. Надо начинать.

Полковник пошел по окопу, а Ефимов сказал Лопатину:

– Рад увидеть живым и здравым!

– И я рад! – сказал Лопатин. И неожиданно для себя добавил: – А я у вас дома был.

– Где дома? – спросил Ефимов так, словно у него не было и не могло быть никакого другого дома, кроме войны.

– На бывшей вашей квартире в Ташкенте. Я через Ташкент ехал.

– Ну и как там, не набезобразничали товарищи артисты? Картинки мои висят?

– Висят.

– Что докладывают? – повернулся Ефимов к подошедшему командиру дивизии.

– Докладывают, что готовы. «Катюши» подъехали и стали на позицию.

– Тогда с богом. Командуйте. – Ефимов с биноклем в руках облокотился на бруствер окопа.

Лопатин тоже выглянул. Впереди видна была змеившаяся по лощине полоса льда, похожая на реку.

А за этой полосой льда виднелись дома.

– Это и есть Горькая балка? – спросил Лопатин стоявшего рядом с ним адъютанта.

– Да, – сказал тот. – И протока – Горькая балка, и поселок – Горькая балка. Должны взять его сегодня.

Впереди было видно движение подходивших к заледенелой протоке цепочек пехоты и слышалась пулеметная стрельба. Артиллерия пока молчала.

«Какое же сегодня? Восьмое? – подумал Лопатин. – Если считать с утра девятнадцатого, с той бомбежки по дороге в Москву, на объезде у Погорелого городища, – двадцать дней без войны. Да, так. И так и не так. Потому что…»

Он не успел додумать. Сзади ударили «катюши». Их чиркавшие прямо над головой желтые стрелы с ревом падали там, впереди, все плотней загораживая черным забором взрывов еще минуту назад хорошо видный поселок Горькая балка…

Мы не увидимся с тобой…

1

Дочь приехала к Лопатину в госпиталь, в Тимирязевку, когда все опасное было уже позади. Да и вообще все самое опасное было там, в армейском госпитале, под Шепетовкой, где он лежал первые две недели после ранения. А когда его перевезли сюда, в Москву, он уже был вполне жилец на этом свете.

Сюда, в одну из офицерских палат Тимирязевки, дочь привез Гурский. Обычно он вырывался из редакции накоротке через два дня на третий, чаще при всем желании не выходило, и Лопатин удивился его появлению сегодня, второй день подряд.

– Что вы там, забастовку, что ли, редактору объявили? – спросил Лопатин, увидев Гурского в халате, нацепленном на одно плечо поверх синей редакционной спецовки, в свою очередь, надетой поверх его любимого рыженького пижонского костюмчика.