Том 7. Так называемая личная жизнь

– Очень рад наконец лично познакомиться с вами, после того как три года был усердным читателем всего, вами написанного. Прошу присаживаться. – Энергично пожав руку Лопатину, он указал ему на кресло у стола, и сам сел в кресло напротив. Кресла эти были нововведением, раньше они тут не стояли, – прежний редактор, если не топтался у конторки или не бегал по комнате, то сидел за столом, нисколько не интересуясь, сидят или стоят те, кто к нему явился. Впрочем, чаще всего он сам или стоял, или бегал, и если, пока он бегал, кто-то садился – тоже не обращал на это внимания.

Лопатин спиной окунулся в мягкое кресло, но почувствовал, что ему больно, и выпрямился.

– Спасибо на добром слове, – сказал он. – И привет вам от Ивана Петровича Ефимова.

– Благодарю, – сказал новый редактор. – Иван Петрович из числа моих былых сослуживцев по польскому фронту шагнул дальше всех. И по заслугам. Уже знаю, что вы у него были, и вообще – все о вас уже знаю. Как ваше самочувствие?

– Чувствую себя неплохо, товарищ генерал, но, если можно, хотел бы, прежде чем сесть отписываться, дня три-четыре отдохнуть.

– Разумеется. И рекомендую за эти дни посетить наш Центральный военный госпиталь, чтобы удостовериться, что вы действительно здоровы. Если для этого понадобится мое содействие – к вашим услугам! С вашего разрешения, на будущее – Михаил Александрович. Надеюсь, что предстоящим нам с вами служебным отношениям это не помешает, а без нужды ответно обращаться к вам по званию мне, признаюсь, не с руки.

– Слушаюсь, – сказал Лопатин, окончательно понимая, что для этого, не привыкшего командовать писателями генерала он не майор, а писатель, и, наверное, так оно и останется в дальнейшем.

– Как, Василий Николаевич, надеюсь, вы уже встретились с вашей невестой?

От внимания Лопатина не ускользнула маленькая запинка, которая вышла у нового редактора перед последним словом. «Наверное, вдобавок к возрасту, еще и так хорошо выгляжу, что слово „невеста“ плохо выговаривается», – усмехнулся он над собой.

– Спасибо, встретились.

– Четверо суток в вашем распоряжении, – сказал генерал. – Он пододвинул к себе по столу блокнот, заглянул и что-то пометив. – После чего в это же время жду вас у себя, а ныне не смею задерживать.

Это он сказал, уже вставая.

– Ну, как новый? – спросил Лева Степанов, когда Лопатин зашел в его комнатку по соседству с редакторским кабинетом.

– Не знаю, каким будет за редакторской конторкой, а так, по первому впечатлению, – воспитаннейший человек, даже, пожалуй, слишком – для нашего брата.

– Вот именно, – сказал Лева. – Некоторые уже разбалтываться стали. Но первый выговор в приказе вчера влепил.

– А за конторкой стоит? Полосы читает?

– И стоит, и полосы читает; в меру сил стремится сохранить преемственность. Будете звонить ей?

– Да. – Лопатин повернул и пододвинул к себе телефон, но Лева остановил его:

– Погодите! Сначала не хотел говорить при ней, а потом закрутился и забыл! Вам письмо от дочери. Вчера пришло.

– Давай! – снимая руку с телефона, сказал Лопатин. Как ни хотелось скорей позвонить Нике, но что-то заставляло сначала прочесть письмо дочери, – так, словно без этого нет права звонить.

Письмо было большое и начиналось совсем не с того, с чего ожидал Лопатин, а с того, как она кончала школу. Кончила хорошо, но тон письма заставил Лопатина почувствовать, что далось ей это нелегко, наверное, поездка в Москву выбила из колеи. Да и странно, если б не выбила. В письме присутствовал оттенок торжества, она была довольна собой – и тем, что все сдала, и тем, что уже на пятый день после этого поступила на курсы медсестер, – все как собиралась и как говорила ему в Москве.

Вслед за этим шла страница про домашние дела. Писала о тетке, как о человеке, оставшемся на ее попечении, а о себе – как о главной в доме, и заключила эту часть письма немного даже нахальной фразой: «Тетя Аня не спорит и слушается меня, когда я требую, чтобы она следила за своим здоровьем».

«Да, плохо дело, если она стала кого-то слушаться», – подумал Лопатин о своей старшей сестре. Значит, сломалась после смерти мужа! Всю жизнь никогда и никого, кроме себя самой, не слушалась, наоборот, заставляла слушаться других. А теперь, оказывается, слушается, и хорошо, что слушается. Но есть в этой покорности что-то опасное, какие-то признаки разрушения личности – обратимые или необратимые – убедиться в этом можно, только поехав и увидев ее, выполнив наконец этот свой долг перед нею, так и не выполненный за всю войну. И если разрешат обстоятельства, надо слетать туда сразу в этом же месяце, как только он отпишется за поездку на фронт.

Ответ на его вопрос, с которого, как он ждал, должно было начинаться письмо дочери, оказался в самом конце и занял всего несколько строк.