Том 7. Весталка

— Не знаете ли вы Лобаеву Зинаиду, кажется, Алексеевну? — спросила я вдруг у этой кентаврши, складывающей бумаги в портфель.

— Кто такая? — вопрос, не глядя на меня.

— Служила у вас, в дорожном.

— У нас много служило. Не знаю, — и, бросив казенное «до свиданья..», вышла.

Едва девочку взяли от меня в приемник на санобработку, она снова подняла такой визг, что ворчали и бывалые детдомовские няньки:

— Паровозница!.. До чего громка! Такой крикуши поискать!

Весь день на этаже слышался крик и плач новенькой. «Изойдет криком… Заболеет, — думала я. — Может быть, пойти, взять на руки, поносить. Успокоится..»

Пришла в палату, где, встревоженные, возбужденные криком, голосили еще несколько младенцев, и девочка, давясь рыданием, тотчас потянулась ко мне.

И опять на руках, была тепленькая живая тяжесть, замолкшая тотчас, как стала гладить по спинке. Девочка обхватила меня за шею, прижималась щекой. Вымытые, в желтизну белые, овсяные волосики щекотали мою щеку, когда, вздрогнув, слегка отстраняясь, она глядела кругленькими, облачного тона глазками. Упрямое любопытство, полуудивление пополам с сомнением. И все это же недоверчивое: ма-а-а..

Поносила девочку по коридору, вернулась в палату, передала няне, и та попыталась ее уложить. Не тут-то было, девочка снова заголосила..

— Неуспокойка это… — ворчала нянька. — Бывают, средка… Бывали. Так и заревется, бедняга. И ничем! Был случай. Без матери эта не может.

К вечеру новенькой действительно стало худо. Уже хрипела, билась в судорогах, захлебывалась, — и главврач объявила, что случай из непонятных. Не было в практике. Надо срочно в больницу, в стационар… Маргарита Федоровна уже взялась звонить.

Я схватила ребенка на руки. Голова девочки клонилась. Но она замолчала. Дрожала. Дышала тяжело.

— Если… я возьму ее? — спросила я вдруг молчаливых сестер и Маргариту Федоровну.

— То есть… Как?

— Возьму на воспитание. Как дочь.

— Ну что вы, милая? Шутите?

— Всех не возьмешь..

— Завтра опять кого привезут.

— Я всех и не смогу. А эту, может быть, выхожу. Вы видите, у меня она не плачет.

— Ну-у, если вы серьезно… Это, конечно, благородно!.. Но-о..

— Вы возражаете?

— Нет… Но-о… — она положила трубку. — Не получится ли… Впрочем… — Маргарита Федоровна умела говорить странными полуфразами, из которых можно было все понять, кроме стопроцентного отрицания или утверждения. — Ну-у. Это… Тогда… Пожалуй… Если товарищи… Алексей Иваныч..

Девочка снова обняла меня за шею, молчала, глубоко всхлипывала, успокаивалась.

— А она ведь будто и похожа на тебя, Лида! — простецки сказала-объявила нянька.

— Или вы похожи на ее мать..

— Ведь вот молчит, а чо делала? Орала — страсть! Прижалася вот и молчит. Хитра девка! Сразу мать нашла.

— Смотрите… Не поторопитесь… Обратно… Но-о..

— Здесь дети многие с дурной наследственностью.

— У девочки все в норме. И кровь, и… Но-о..

— Она похожа на вас, Лидия Петровна!

Так у меня появилась дочка. Вечером она поела на моих руках. А потом уснула и всю ночь спокойно спала рядом на раскладушке. Рано утром я услышала ясное, тягучее: «Ма-а-а».

— Как зовут тебя?

Недоумение, пристальный взгляд.

— Ты-ы… Забы-а..

— Забыла, дочка. Как?

— О-ня.

— Соня?

Нечто вроде улыбки с отрицающим сомнением.

— О-о-ня!

— Аня?

— О-оня.

Странное имя, но я не рискнула больше спрашивать.

— Почему ты так плакала?

— Ты ушла-а. Ты — ма-а?

— Мама. Я твоя ма-ма.

И еще сомнение, сомнение, сомнение… Покорно опущенная голова.

— Мма-а.

— А ты — Оня! — решила подыграть.

— Оня! — утвердительно повторила девочка.