Том 8

В связи с заявлением Лескова о том, что в его произведении нет места «сопоставлениям с русскими нравами и положениями» (см. выше), нельзя не вспомнить о заметке Ив. Розанова «Еще о лесковиане», порождающей путаные представления как о цензурной истории повести, так и о ее содержании в целом. Ив. Розанов полагает, что запрещение повести вызвано было описанными в ней погромами христиан, в которых цензура усмотрела намек на еврейские погромы в России. Однако данные, привлекаемые Ив. Розановым для доказательства такой точки зрения, не выдерживают критики. Ив. Розанов неправильно прочел автограф Лескова на экземпляре отдельного издания повести «Гора», хранящемся в Историческом музее в Москве. Вот автограф Лескова: «Эта повесть под заглавием «Зенон Златокузнец» была вырезана в 1888 году из журнала «Русская мысль». Н. Лесков». Нечетко написанную восьмерку Ив. Розанов принял за тройку; таким образом, вместо 1888 года появился год 1883, а вслед за этим и заманчивое, но явно неубедительное заключение. «Как раз перед 1883 годом, — пишет Ив. Розанов, — когда роман должен был быть напечатан в «Русской мысли», в 1881 и 1882 годах по России прокатилась волна страшных еврейских погромов… Аналогия между тем, что рассказывалось в романе, и тем, что было у всех на глазах, была слишком очевидна, и роман был запрещен.

В 1890 году впечатления от этих погромов сгладились, новых погромов не было, роман перестал казаться опасным и был разрешен под другим заглавием» («Книжные новости», 1937, № 23–24, стр. 108). В действительности же повесть «Гора» и писалась и проходила цензуру в относительно спокойное время.

В Институте русской литературы Академии наук СССР хранится корректура повести «Гора». По всем признакам, это корректура несостоявшегося издания в «Русской мысли» (заглавие здесь еще старое — «Зенон Златокузнец. Историческая повесть (по древним преданиям)»; эпиграфа нет, герои носят свои первоначальные имена). Сравнение корректуры с печатным текстом показывает, что в процессе дальнейшей работы Лесков освобождал повесть от излишних длиннот, повторений, утяжеляющих ее многочисленных описаний местных обычаев, верований, нравов и т. д. Большая часть сокращений, таким образом, была оправдана соображениями художественности. Но при этом с некоторыми отрывками Лесков расправился, пожалуй, излишне сурово. После последнего абзаца тридцать второй главы, известной по печатному тексту, в корректуре шло довольно большое описание разговора христиан с правителем, а также описание того, что за этим последовало. Начало этого описания по-лесковски живо и остроумно: «Несколько человек из тех, которые дали свои драгоценности епископу, приходили объяснять правителю, что с имуществом их вышла ошибка, но правитель всем им ответил, что он ничего не может поправить и что ошибаться не стыдно, ибо и Гомер ошибался. Не ошибается один ручной эфиопский лев, который лежит у ног правителя и наверняка растерзает каждого, на кого ему укажет его господин».

Выше отмечено, что основной причиной запрещения повести в журнале «Русская мысль» было убеждение цензуры в схожести «патриарха» с Филаретом Дроздовым. Сопоставление, в этой связи, корректуры со всеми печатными текстами показывает, что Лесков дипломатично учитывал это настроение цензуры. В самом начале тридцать второй главы происходит такой разговор между правителем и патриархом:

«— Извини меня, я не был уверен, что твоя святость уже дома.

— Наше смирение всегда близко и всегда далеко от того, кто чего заслуживает, — ответил патриарх.

— Знает, конечно, твоя святость, какой все приняло оборот?..»

И далее:

«— Да, я ошибся, и теперь прошу твою святость — давай помиримся: мы можем быть очень полезны друг другу.

— Ну, мне кажется, что нашему смирению теперь уже никто не нужен.

— А пусть твое всеблаженство вспомнит, что и Гомер ошибался. Патриарх это вспомнил».

Последней фразы, напоенной сарказмом, и почтительно-ядовитых эпитетов и определений «твоя святость», «наше смирение», «твое всеблаженство», нет ни в тексте «Живописного обозрения», ни в тексте отдельного издания; но, однако, нечто подобное еще есть в корректуре. А поскольку это так, становится правомерным вывод о том, что приглушенно-сатирическая трактовка образа патриарха, характерная для текста повести в «Живописном обозрении» и в отдельном издании, вызвана была упомянутым выше заключением цензуры. Лесков счел необходимым временно смягчить убийственную характеристику патриарха.