Том 8. Фабрика литературы

Слова же «девственно-нехоженая тайга», «неведомые ручьи», «таинственно-черный отблеск», «золотисто-багряные лучи», «суровое и дикое величие» — не возрождают в глазах читателя зрелища свежего мира, потому что эти слова не обновляют, не увеличивают собственного опыта читателя, полученного им через самостоятельное наблюдение мира. Эти слова не открыты усилием автора, а позаимствованы им, и от долгого употребления они уже утратили свою изобразительную энергию. Автор сам понимает, что мы говорим правду, и мы надеемся, что он примет эту правду как помощь, а не как попытку уменьшения его литературного таланта.

На Дальнем Востоке Стрижов встречает девушку Таню, и в молодых людях зарождается взаимная любовь. Таня на время уезжает, Стрижову стало без нее жить худо и томительно, — все это правильно и естественно. А дальше пошло неправильно и плохо — нелитературно, неестественно и недействительно. — «Стремясь подогнать время, Стрижов ушел с головой в работу. У него оказалась рационализаторская жилка. Он предложил пароходству ряд усовершенствований, ускоряющих выгрузку и облегчающих труд грузчиков. Предложения его были осуществлены и доставили двадцатилетнему механику популярность талантливого рационализатора. Стрижова пригласили работать в конструкторском бюро Ленинского затона».

Идеальный герой действует в совершенно идеальной сфере — в пустоте. «Стремясь подогнать время», Стрижов занялся рационализацией грузовых работ — и все у него вышло скоро, легко, весело, под аплодисменты и приветствия окружающих людей. Тов. Б. Дальний, наверно, читал про Блидмана, про историю его работы — прежде чем она стала общепризнанной. Если читал, то он согласится с нами, что его изложение страдает неконкретностью, хуже того, — текст автора даже не излагает эпизода, а только касается факта, чтобы как можно скорее избежать его. Но эта беда — полбеды. Беда в том, что автор коснулся такого действительного и значительного самого по себе факта, что будь у автора желание и способность задуматься над ним, он бы понял, какую большую, современную и новую тему он оставил в стороне почти в пренебрежении. Бросовые, боковые темы часто бывают важнее и серьезнее тех, про которые авторы думают, что они главные. История изобретения, открытия и просто осуществления рационализаторского предложения — тема не менее интересная, чем история любви, и она так же близко касается сердца и судьбы человека, как и увлечение женщиной, но с тою разницей, что «история любви» — тема хорошо обжитая литературой, а «история изобретения» — мало и плохо, за редким исключением.

Беспомощный и бессильный обход важных фактов в поэме Дальнего встречается часто — это нечто вроде метода автора. Дальше мы поймем, почему у автора этот метод получил применение. Мы понимаем, что не обязательно писателю нужное единоличное удовлетворение, и само по себе это удовлетворение имеет чистый вдохновенный характер, — оно, например, рождается из мечтательного детского подражания юноши герою. Но из одного воображаемого мечтательного исполнения своих желаний невозможно создать литературного произведения. Для создания последнего требуется, чтобы к воображению была добавлена доля личного опыта, доля собственной пережитой участи, доля реальности и действительного глубокого чувства — или хотя бы доля точного наблюдения и полного знания предмета. Такой сплав — воображения, желания и действительности — дал бы более прочное произведение.

Роман о гонении народа

Земля рожает неравномерно. Неравномерность ее производящей силы зависит не только от качества почвы, условий погоды и способа обработки земли — это еще не главная беда; главное бедствие для крестьянина капиталистической страны заключается в том, что земля там считается служанкой рынка, рабыней рыночной конъюнктуры: если есть спрос на хлопок, то крестьянин-фермер вынужден сеять хлопок из года в год, пока земля не истощится вовсе. Севооборот, следовательно, применить нельзя, и земля как производящая сила гибнет и губит того, кто на ней кормится. К этому еще надо добавить кризисы сбыта, засуху, вредителей растений и прочие бедствия, когда крестьянину приходится брать ссуду в банке, чтобы кое-как пережить с семьей очередной страшный год, — и судьба крестьянина, целых крестьянских поколений, предопределена. Исконные собственники земли, которые подняли ее девственную целину, которые родились на своей земле и умирали на ней, — крестьяне перестали владеть землею; земля перешла во владение банков — в возмещение неоплаченных ссуд, — и крестьяне превратились в арендаторов.