Том 8. Преображение России

— Говорят наши балаклавские греки: доктору честь и трон! — и тронул рукою стул, взметнув на Ивана Васильича жирным, как маслина, глазом.

А капитан Сутормин, стройный и бравый человек, лет сорока, но со странной наклонностью всех подозревать в плутовстве, подмигнул ему хитро, потер руки и рассыпал добродушный горох:

— Ррракальство, — а?.. Доктор в собррании завтрракать решился!.. И уже… пропустил киндеррбальзаму!

Шорохов же, поручик, поднял на него от стола один (правый) ус, блеклый по цвету, но стоящий лихо под прямым углом, и не то пожаловался, не то похвастал ни с того, ни с сего:

— А мне сегодня в городской караул рундом!

— Ты посмотри-ка там на главной гауптвахте, — говорят, штабс-ротмистр Зеленецкий деньги арестованных пропил, — ей-богу! — ввернул Караманов весело.

А Сутормин опять потер руки, опять подмигнул хитро и горох рассыпал:

— Рракальство!.. Протопи поди, порручик Шоррох, дабы не пропиться тебе!..

— Господа! — обвел всех трех усталыми глазами Иван Васильич. — А как вы думаете, если бы, например… горячего борщу… или супа?

Он совсем не о том хотел сказать: он хотел как-нибудь намеком, обходом каким-нибудь осторожным спросить о своем, — об Еле и о полковнике Ревашове, — как бы кто из них поступил на его месте, но не нашел для этого таких отдаленных слов. Он и этим вопросом своим очень удивил Караманова.

— Бо-орщу!.. — совсем закривил нос Караманов. — В десять часов утра какой это вам борщ?

А бравый Сутормин положил свою руку на его плечо и протянул очень умиленно:

— Давайте, цвибельклопсик закажем, а?.. Идет? — и, не дожидаясь, что он скажет, застучал ножом по тарелке.

В это время шумно было кругом, несмотря на то, что под люстрой, посередине стола пышно сидел начальник дивизии. Со всех сторон стучали ножами по тарелкам, и всюду метались солдаты с подносами, было уж накурено до синего тумана, а из тумана этого выхватывал глаз то крутую лысину, то блеск погона на крутом плече, то крутую щеку, щедро красную от водки и прогулки по ночным полям.

Около генерала розеткой расселось штаб-офицерство полка, и сияющ был лик полковника Корна, так что нет-нет да и взглядывал на него Иван Васильич: приятно было, что он очень спокоен, ко всем кругом благожелателен, молод еще и так на диво выхолен и так вынослив, что совершенно свеж после бессонной ночи.

Он заметил, что и в околотке, когда кричал генерал, то смотрел на него, на своего начальника, несколько удивленно и непонимающе полковник Корн.

А генерал огрузнел, и еще больше, чем в околотке, набрякло у него подглазье: снизу мешки, сверху бородавки, и между ними тускло что-то чернело… Челюсти же работали больше насчет передних зубов, отчего серые усы все целовались с нахлобученным носом, и серая борода вела себя очень беспорядочно.

Громко говорили все кругом, однако яснее и отчетливей все-таки было то, что капитан Сутормин, подмигивая, пытался втолковать Караманову:

— По полевому уставу, брратец ты мой, — да не по старому, какой ты в юнкерском учил, а по новому, от прошлого года, никакого прикрытия к обозу первого разряда не полагается, а Кубарев взял у меня взвод на прикрытие!.. Понял?!

— Разве не полагается? — спрашивал Караманов.

— Ага!.. Я, бррат, знал ведь, что ты не знаешь!

— А на черта мне это знать?.. Обоз полковой, а не ротный…

Поручик отозвался тоже:

— Не полагается днем, — это так, согласен… А ночное движение… в уставе не сказано…

Подскочивший к столику солдат-буфетный помешал Сутормину установить точно насчет ночных движений и прикрытия: нужно было заказать цвибельклопс на четверых, — и поручик добавил, небрежно утюжа усы:

— А у нас в роте чуть солдат не утонул, черт его знает…

— Ну уж, ну, у-то-нул! — скривил нос Караманов.

— Факт!.. В колодезь упал… Дозорный один…

— До-зор-ный!.. И вытащили?..

— Да колодезь был полный, а шейка, понимаешь ли, узенькая… сам вылез… болван, черт его знает!.. Ну уж мокрый шел, как… бредень!..

И очень довольный, что рассказал занятное так складно, поручик Шорохов посмотрел улыбаясь не только на всех за своим столом, но и на генерала под люстрой.

Цвибельклопс был любимое и дежурное блюдо в полку, — его не пришлось ждать долго, и когда он задымился на столе, Иван Васильич пригляделся несмело к остальным троим и сказал очень для всех неожиданно:

— Может быть… водочки возьмем… графинчик?

— Ого, доктор!.. Брраво, эскулап!.. Угощаете? — подхватил Сутормин.

— Я?.. Да… Отчего же…

— В кои-то веки! — повеселел Караманов.

А Сутормин умиленно положил руку на руку Ивана Васильича, рассыпал свое: «Ррракальство!» — и подмигнул левым глазом.

Но тут Шорохов, сидевший лицом ко входной в собрание двери, протянул командно, как на ученье:

— Ка-ва-лерия… с фронта!

И все оглянулись на дверь, куда он смотрел, и, озадаченно открывши рот, полуподнявшись, увидел Иван Васильич вошедшего в зал полковника Ревашова: колыхался в дыму синем, брякая шпорами, и вот подошел прямо к тому месту стола, где сидел генерал.

Совершенно выпрямился было Иван Васильич, но кинул ему насмешливо Караманов:

— А кто вам командовал «встать», доктор?.. Можете не беспокоиться!..