Том 8. Преображение России

Дома-дворцы, овладевшие было фантазией Матийцева, не появлялись уже больше перед ним во весь этот длинный, нудный, поневоле бездельный день, хотя он долго еще бродил по городу и исходил его вдоль и поперек. Заходил он даже и на кладбище, где надписи на крестах иногда не уступали в своей многозначительной краткости произведениям голопеевского кладбищенского сторожа — Фомы Куклы.

Подходя к одной из окраин, спросил он в шутку у одной старушки в черном с желтым горошком аккуратном платочке:

— Какие тут у вас достопримечательности есть, бабка?

— Примечательности? — повторила бабка, не поняв слова.

— Ну да, чтобы было хоть на что посмотреть, — объяснил ей Матийцев.

Старушка поняла и оживилась.

— А вон у нас есть примечательность — дом белый каменный, двухэтажный… Небось, всякий на него со страхом смотрит!

Матийцев посмотрел, куда показывала бабка, и увидел: за деревьями действительно белелся двухэтажный дом на пустыре. Около дома была каменная же белая стена с глухими воротами; около ворот стояла полосатая будка, а возле будки прогуливался конвойный солдат. Без объяснений догадался Матийцев, что это — уездная тюрьма, и прямо отсюда направился к себе в гостиницу «Дон».

А на другой день утром он снова входил в суд, но теперь был уже гораздо спокойнее, чем когда слушалось дело Божка. В зале суда теперь все ему было знакомо, и кого он хотел увидеть, как например, старшину присяжных, и кого совсем не хотел видеть, как например, прокурора, все были на своих насиженных местах. Но ему самому теперь пришлось уже сидеть на скамье подсудимых, как раз там, где сидел Божок, и был он теперь не потерпевший, даже не свидетель, а подсудимый сам…

Он не готовился накануне к своей защите, тем более что убежден был, — не придется ему прибегать к длинным и связным объяснениям, а только отвечать на вопросы судейских. Но председатель с первых же слов предложил ему рассказать, при каких обстоятельствах произошел обвал.

Матийцев начал говорить без малейшего нажима на слова, усталым тоном: усталость он чувствовал общую и преодолеть ее не мог даже в такой важный для себя час.

— Есть шахтерская песня… Поют ее заунывно:

Шахтер в шахту опускался,
С белым светом расставался:
«Прощай, прощай, белый свет:
То ли выйду, то ли нет!»