Том 8. Преображение России

— …Потом я заметил такую за собой… странность… Я, допустим, чего-нибудь ищу… или кого-нибудь… И у меня представление создается очень ясное, что это, допустим, здесь вот… налево… До малейших подробностей ясно… Я начинаю вполне спокойно… то есть уверенно, — это точнее, — искать налево… И вдруг случайный взгляд направо, — и искомое оказывается… там… И вот… я не верю, что это оно: оно должно быть налево, а не направо… Я глаза отвожу и продолжаю искать налево… все-таки… налево… И долго так… с полминуты… пока не опомнюсь… Вот до чего я рассеян…

— Ну, это что же… это неважно, — сказал с улыбкой в голосе отец.

— Какой же я художник, — зарокотал гость, — если я представлению… вполне предвзятому… верю, а глазам не верю?

— Мы все часто глазам не верим…

— Но со мною всегда так… Я очень часто ищу… по рассеянности, и всегда так… всегда не там, где надо, точно кто приказал мне это… А потом не верю глазам… И я должен сказать еще: я никогда не знаю твердо, что мне надо делать… Мне всегда кажется, что нужно как-нибудь иначе, что-нибудь еще… А совсем не то, что я делаю…

— Даже, когда вы боретесь, с вами это тоже бывает?

— Нет… Вот именно только тогда я не… как бы это сказать…

— Не двоитесь?

— Потому не двоюсь, что мы вдвоем боремся, — прогудел гость. — Однако долгой партерной борьбы, когда противник пассивен, — не выношу я… Он лежит… На груди, конечно, — он мне самому предоставляет делать с ним, что мне угодно… И тут-то я всегда допускаю ошибки… Я начинаю горячиться…

— А это не хорошо?

— Конечно… Противник этого только и ждет.

— А вы, собственно, какую же профессию предпочитаете? Художника или борца?

— Нет, зачем же… Борьба — разве это у меня профессия?.. Я, конечно, художник…

— Предпочитаете живопись?

— Да-а… Хотя в этих профессиях много общего… И там и тут рекорды… И там и тут — жестокая конкуренция.

— Только одна — культурна, другая — нет…

— Должен признаться, доктор, я не думаю этого… Мне они кажутся обе культурны… или обе некультурны… Со временем, наверное, никакой живописи не будет и в помине…

— Гм… Вы так думаете?.. А ваш сон?

— Картина моя?

— Ах, у вас есть такая картина… Нет, я спрашиваю просто, каков ваш сон?.. То есть нет ли бессонницы, кошмаров?..

— Жесточайшие кошмары… Когда я сплю… Но я мало сплю… Мало и плохо… Бессонница, — вы угадали… — прогудел гость.

Тут Володя переступил с ноги на ногу, и Иван Васильич это услышал, подошел к двери и притворил ее плотно, а Володя ушел, стараясь ступать на носки и не скрипнуть.

Но вечером, когда дети сошлись ужинать (а гость или пациент давно уже уехал вместе с отцом) и когда Вася, ища стул (а их было в обрез — только полдюжины), взял было стул из кабинета отца, Володя быстро вырвал его и сказал запальчиво:

— Не смей брать этого! Возьми другой!

— Тю-ю! — оторопел Вася. — Почему это?

— На этом Сыромолотов сидел.

— Тю-ю! Ху-дож-ник?

— Не художник, а чемпион мира.

Довод этот показался убедительным даже для Васи.

Правда, он буркнул было: «Мира и его окрестностей», но взял все-таки другой стул, на котором сиживал отец, а на сыромолотовский косился во время ужина с явным и большим интересом.

Глава вторая Чемпион мира

Сыромолотовых было двое — отец и сын, и оба они были художники, но отца знали как бывшего профессора Академии, старого передвижника, а молодого, хотя он тоже был «любимое дитя Академии» и получил заграничную поездку, знали только как атлета, борца, чемпиона мира.

«Чемпион» — нерусское слово, но даже и равнозначащего слова не появилось и не могло бы появиться в России, — стране унылых песен, косых взглядов, широких и весьма усидчивых задов, драной сермяги и прочего известного всем…

Слишком мало древнегреческой радостной крови текло в русских жилах, чтобы появилось подобное слово и получило определенный смысл. И Ваня Сыромолотов не добивался во что бы ни стало сделаться чемпионом мира, — вышло это совершенно случайно и для него самого неожиданно.

Правда, когда он был еще реалистом в Воронеже и жил у тетки, теперь умершей, реалисты гордились им как силачом, и тогда на пари взобрался он по водосточной трубе на третий этаж епархиального училища и по карнизу влез в открытое окно дортуара семиклассниц, произведя в тихом интернате этом страшнейший переполох; однако он проделал это без особого увлечения и, окончательно перепугав епархиалок и их классных дам, тем же маршрутом — через окно по трубе вниз — спустился совершенно спокойно. В наказание за это его отцу предложили взять его из училища. Как раз в то время приехал из Петербурга в Воронеж старый художник, навсегда порвав с Академией, и когда, после долгих заминок, рассказал ему Ваня, за что его просят покинуть училище, Сыромолотов-отец внимательно оглядел рослого, крепкого сына и сказал медленно:

— Однако вышел из тебя, братец, огромный дурак.