Том 8. Проза, незавершенное 1841-1856

— Каков разговор? — сказал Грачов своему приятелю, убедившись, что уже не будет продолжения. — Не правда ли, чудо? Если записать, выйдет маленькая комедия; право, я так и сделаю.

— Да, разговор недурен. Но, признаюсь, я не желал бы быть автором такой комедии.

— Почему?

— Да потому, что выйдет… подражание.

— Помилуй! Каким же образом может выйти подражание?

— А бог знает каким! Память легче удерживает слышанное или читанное, а ум безотчетно дает простор чертам, которые ему уже указаны, истолкованы, — вот отчего, я думаю, списывая происходящее, мы невольно подражаем тому, что уже происходило и было списано… разумеется, если нет дарования. А есть ли оно у нас с тобой — еще вопрос не решенный. Или, может быть, уж такая среда, что два-три мастерские снимка исчерпывают ее всю, и, сколько ни списывай потом, всё будет казаться подражанием и повторением. Впрочем, печатай. Такие вещи печатать полезно. Во-первых, потому, что нельзя же считать свой приговор безапелляционным, надо оставить что-нибудь и суду публики: может быть, она и найдет в твоей комедии что-нибудь новое. Во-вторых, потому, что всякий предмет уясняется только тогда, когда перестает быть достоянием ограниченного числа специалистов, как бы получивших на него привилегию, а в-третьих, потому полезно… что никому не вредно.

Громкий и хриплый голос, раздавшийся за стеной: «Васильевна! эй, Васильевна!», прервал разговор.

Пришла Васильевна, и отвергнутый жених потребовал чего-то. Приятели стали одеваться.

<Глава V>

Наконец прибыли в Фоминку, обширное и богатое село, в котором друзей наших поразило одно обстоятельство: все строения были в нем новые; причина скоро объяснилась: месяца два тому назад всё селение выгорело, и крестьяне выстроились вновь, на что отпущено было каждому из них безвозмездно потребное количество лесу. Эти подробности приятели наши узнали от своего ямщика, который тут же объяснил им, что помещик в деревне не живет, а управляет имением один из его крестьян, живущий в Фоминке.

— А велико имение? — спросил Грачов.

— Да немалое. Во всей-то Адовщине, чай, тысяч шесть душ будет.

— Шесть тысяч душ! — воскликнул Грачов. — И мужик управляет!

— О какой ты упомянул Адовщине? — перебил его <Тростников>, обращаясь к ямщику. — Так у вас зовут деревни, принадлежащие к одной вотчине, что ли?

— Нет, а только деревни, что принадлежат к Алексею Дементьичу, так прозываются.

— Да почему ж так? Барин, что ли, дал такое прозвание?

— А господь знает. Вишь ты, раскольников у них много. Ну и прозвали, спокон веку так: адовщина да адовщина немрущая.

— А кто такой Алексей Дементьич? — спросил Грачов.

— Да он-то и есть управляющий.

— Хороший человек?

— Уж какой человек! Мужик то есть каких в редкость; кажись, и нет другого такого; приди малый ребенок — он с малым ребенком будет говорить,

— А строг?

— Как сказать? Да вот уж, почитай, тридцать лет сидит управляющим, пальцем никого не тронул, а строг, точно строг. И-и-и, беда у него, коли мужик фальшь какую сделает, — лучше и на глаза не кажись!

— Что же?

— Да так, беда, просто беда! И не приведи бог!

— Что ж, к барину отписывает, что ли? А барин-то, видно, того?

— И, нет! Куда к барину! Станет он барина беспокоить… Ему нечего к барину отписывать. Он сам то есть волен с ослушником распорядиться.

— Ну?

— Ну и распорядится… и выходит тоись плохо тому, кто порядков не соблюл, в чем ни на есть проштрафился.

— Что же то есть?

— Да так… — Ямщик остановился и долго думал. — С одного стыда сгоришь, — произнес он наконец скороговоркою и прикрикнул на лошадей, помахивая кнутом.

Как ни допытывался Грачов, расспрашивая о мерах строгости управляющего, ничего более ямщик сказать ему не мог.

— Все-таки я не понимаю, братец, — сказал он, желая заставить его выразиться определеннее. — Чем он вам так страшен: что такое за сила особенная?

— Чем страшен? Правдой страшен! — резко сказал ямщик. — Правдой страшен, правдой и силен! — прибавил он, как бы раздумывая сам с собою. — Да правдой же и люб, — заключил он вдруг, стегнув по всем по трем. — Эх, вы, соколики!

— Как так, правдой?

— Да уж так, — отвечал ямщик, обнаруживая явное нерасположение продолжать разговор с таким непонятливым слушателем.

Однако ж Грачов не оставил его в покое.

— Видно, он вас балует! — сказал он, пробуя ямщика с другой стороны. — Так вот вы его и хвалите.

— Кто, он, Алексей Дементьич, нас балует? — с жаром возразил ямщик. — Вишь, таковского нашел! Балует. Да он и самого-то себя небось не балует… Да и как ему нас баловать? Ведь он тоже человек подначальный.

— А что ж, может, и барин добрый, так вот и терпит.