Том 8. Проза, незавершенное 1841-1856

— Шоссе! — сказал Потанин. — Какое тут шоссе. Да как матушка Ока расходится, разольется, да в, подспорье ей пойдут гулять малые реки (а их тут по луговой стороне и не перечесть), так тут хоть железное шоссе смастери, — и оно не поможет: искоробят и бог весть как раскидают! И признаку его не будет. Вот уж куда бы хорошо шоссе провести — с Мурома на Гороховец или на Вязники к Нижегородскому тракту — и хотели, видно; года с три всё пытали землю: покопают да померяют, вехи поставят, — да вот что-то и затихли: видно, Ока не свой брат — и инженеров в тупик поставила!

Итак, другой сын Потанина был послан отцом в Баландино нарядить мужиков с ботинками для доставления наших друзей в Грачово. До Баландина же стариц обещал дать им лошадей с надежным ямщиком. Когда всё это было переговорено и условлено, Потанин простился с своими гостями <и> ушел, посоветовав им подкрепиться снова, «потому, — говорил он, — хотя до вашей деревни не более девяти верст, однако ж вы вряд ли доберетесь туда ранее вечера, если выедете в полдень». Это известие озадачило наших друзей.

— По часу на версту! — воскликнул Грачов с ужасом. — Хороша должна быть дорожка!

— Но зато местечко, куда ведет такая дорожка, ведь рай, не правда ли? — спросил его <Тростников>.

— Мой дом стоит на возвышенном холме, который никогда не затопляет, — отвечал Грачов обиженным тоном.

— Большое утешение! А кругом вода, вода, вода! Чему же быть больше? Я уверен, что мы будем сидеть на этом возвышенном холме, как сидел капитан Кутль, поджав ноги на стуле, когда хозяйка мыла его комнату. Помнишь Диккенса? Только картина будет несколько величественнее, потому что хозяйка здесь — мать-природа, вздумавшая обмыть твои владения к приезду их помещика, а вместо стула мы будем сидеть, как голуби, на крыше твоего дома, до которой, надеюсь, не дойдет разлив? Жаль, забыли спросить у Потанина!

— Поди ты с своим Диккенсом! — резко отвечал Грачев. — Я нисколько не раскаиваюсь, что приехал сюда: потому что более счастливого соединения обстоятельств, благоприятных охотнику, невозможно требовать.

— Так ты полагаешь, что здешние бекасы и дупели, подобно уткам, держатся на воде… равно тетери и куропатки…

— Я такие глупости предоставляю думать другим! — сухо отвечал Грачов.

— Знаю, что ты всегда думаешь умные вещи.

— Я думаю, что теперь всего лучше лечь спать…

— И вот одна из них! — подхватил <Тростников^>. — Только жаль, не твоя: ты украл ее у Потанина.

Они бы непременно поссорились, чем обыкновенно кончались их' разговоры, если б усталость, сытный завтрак и опорожненная за ним бутылка портвейну неожиданно не погрузили их на этот раз в глубокий сон.

В полдень Федор их разбудил, и они тронулись в дальнейший путь, сожалея, что им не удалось проститься с хозяином, который не показался при их отбытии, а вызвать его они не решились, думая, что он спит.

Однако ж он не спал. Проехав селение, они увидели гурьбу мальчишек и девочек, усевшихся под тенью старого великолепного- вяза, стоящего тут, по уверению их ямщика, с начала света. В самом деле, этому почтенному вязу было по крайней мере триста лет: он прикрывал своею тенью юное, нарождающееся поколение всего села, а село было большое, и малолетнего населения в нем считалось не менее полутораста душ. Любуясь этим прекрасным деревом, <Тростников> невольно подумал, что хотя народ наш обвиняют в отсутствии всякой искры поэзии, однако ж подобное обвинение едва ли справедливо: эти престарелые деревья, встречаемые почти в каждой деревне, нередко одиноко и торжественно возвышающие<ся> среди бесконечных полей безмолвными свидетелями трудов земледельца, — эти деревья, никому исключительно не принадлежащие и, следовательно, принадлежащие всем, а между тем хранимые, как святыня, — так что не было примера, чтоб кто-нибудь посягнул на подобное дерево, — не указывают ли одни эти деревья на присутствие поэтического чувства в народе, охраняющего их из поколения в поколение вернее всякого запрета и надзора? Впоследствии, пожив в деревне и поприсмотревшись к делу ближе, <Тростников> встретил не одно еще подтверждение своей мысли, о чем мы в своем месте скажем.

Друзья наши были немало удивлены, когда среди ребятишек и девочек, столпившихся под густыми ветвями вяза, увидели Потанина: он сидел среди их и говорил, по-видимому, с жаром, размахивая по своему обыкновению левой рукой, и; некоторые слова неожиданно вскрикивал так громко, что они доходили до наших приятелей, которые только что еще спускались с горы, от которой вяз был еще довольно далеко.

— Ба, да никак тут и сам Алексей Дементьич! — вскричал Тростников, обращаясь к ямщику.

Ямщик был видный русый парень в красной рубашке, лет девятнадцати, служивший почтарем при конторе Потанина.

— Он и есть, — отвечал ямщик.

— Что ж он тут делает? — спросил Грачов.

— А говорит.

— С мальчишками?

— С мальчишками да с девочками. Он) говорит, а они слушают; вишь, как притихли, пострелята; иной раз им угомону нет, а тут молчок, словно кулак проглотили.

И он глуповато усмехнулся.

— Да о чем же он говорит?