Том 8. Стихотворения, поэма, очерки 1927

19

Я
 земной шар
чуть не весь
     обошел, —
и жизнь
   хороша,
и жить
   хорошо.
А в нашей буче,
         боевой, кипучей, —
и того лучше.
Вьется
   улица-змея.
Дома
      вдоль змеи.
Улица —
     моя.
Дома —
    мои.
Окна
     разинув,
стоят
     магазины.
В окнах
   продукты:
вина,
     фрукты.
От мух
   кисея.
Сыры
      не засижены.
Лампы
   сияют.
«Цены
   снижены».
Стала
   оперяться
моя
  кооперация.
Бьем
     грошом.
Очень хорошо.
Грудью
   у витринных
         книжных груд
Моя
  фамилия
      в поэтической рубрике
Радуюсь я —
      это
        мой труд
вливается
     в труд
        моей республики.
Пыль
      взбили
шиной губатой —
в моем
   автомобиле
мои
  депутаты.
В красное здание
на заседание.
Сидите,
   не совейте
в моем
   Моссовете.
Розовые лица.
Рево̀львер
     желт.
Моя
  милиция
меня
     бережет.
Жезлом
    правит,
чтоб вправо
     шел.
Пойду
   направо.
Очень хорошо.
Надо мною
     небо.
Синий
   шелк!
Никогда
    не было
так
  хорошо!
Тучи —
      кочки
переплыли летчики.
Это
  летчики мои.
Встал,
   словно дерево, я.
Всыпят,
    как пойдут в бои,
по число
    по первое.
В газету
    глаза:
молодцы — ве́нцы!
Буржуя́м
     под зад^*

наддают
    коленцем.
Суд
  жгут.
Зер
  гут^*.Идет
     пожар
сквозь бумажный шорох.
Прокуроры
     дрожат.
Как хорошо!
Пестрит
    передовица
угроз паршой.
Чтоб им подавиться.
Грозят?
   Хорошо.
Полки
   идут
у меня на виду.
Барабану
    в бока
бьют
     войска.
Нога
     крепка,
голова
   высока.
Пушки
   ввозятся, —
идут
  краснозвездцы.
Приспособил
      к маршу
такт ноги:
вра —
  ги
   ва —
     ши —
мо —
  и
  вра —
    ги.
Лезут?
   Хорошо.
Сотрем
   в порошок.
Дымовой
    дых
      тяг.
Воздуха́ береги.
Пых-дых,
    пых —
      тят
мои фабрики.
Пыши,
   машина,
      шибче-ка,
вовек чтоб
     не смолкла, —
побольше
     ситчика
моим
      комсомолкам.
Ветер
      подул
в соседнем саду.
В ду —
     хах
    про —
     шел.
Как хо —
   рошо!
За городом —
      поле,
В полях —
     деревеньки.
В деревнях —
      крестьяне.
Бороды
    веники.
Сидят
   папаши.
Каждый
      хитр.
Землю попашет,
попишет
      стихи.
Что ни хутор,
от ранних утр
работа люба́.
Сеют,
      пекут
мне
  хлеба́.
Доят,
     пашут,
ловят рыбицу.
Республика наша
строится,
    дыбится.
Другим
    странам
        по̀ сто.
История —
     пастью гроба.
А моя
   страна —
        подросток, —
твори,
   выдумывай,
        пробуй!
Радость прет.
      Не для вас
           уделить ли нам?!
Жизнь прекрасна
        и
        удивительна.
Лет до ста́
     расти
нам
  без старости.
Год от года
     расти
нашей бодрости.
Славьте,
    молот
      и стих,
землю молодости.
  

[1927]

Очерки, 1927

Ездил я так *

Я выехал из Москвы 15 апреля. Первый город Варшава. На вокзале встречаюсь с т. Аркадьевым, представителем ВОКСа в Польше, и т. Ковальским, варшавским ТАССом. В Польше решаю не задерживаться. Скоро польские писатели будут принимать Бальмонта^*. Хотя Бальмонт и написал незадолго до отъезда из СССР почтительные строки, обращенные ко мне:

…«И вот ты написал блестящие страницы,
Ты между нас возник как некий острозуб…»

и т. д., — я все же предпочел не сталкиваться в Варшаве с этим блестящим поэтом, выродившимся в злобного меланхолика.

Я хотел ездить тихо, даже без острозубия.

В первый приезд я встретился только с самыми близкими нашими друзьями в Польше: поэт Броневский^*, художница Жарновер, критик Ставер.

На другой день с представителем Вокса в Чехословакии, великолепнейшим т. Калюжным, выехали в Прагу.

На Пражском вокзале — Рома Якобсон^*. Он такой же. Немного пополнел. Работа в отделе печати пражского полпредства прибавила ему некоторую солидность и дипломатическую осмотрительность в речах.