Том 8. Стихотворения. Рассказы

В редакции газеты, где работал Тимаев, он узнал о смерти Лепинского. Он помчался домой, яростно погоняя извозчика.

— Дорога плохая, — оправдывался бородатый и, по питерскому обыкновению, очень грязный извозчик, подергивая свою дымящуюся лошаденку мышиного цвета с раздутым животом, что делало ее похожею на безрогую корову.

Сани то скользили по неглубокому сероватому снегу, то визжали на обледенелых камнях крупно-булыжной мостовой. Извозчик вытаскивал кнут и замахивался над лошадью. Тимаев кричал:

— Извозчик, не бейте лошади! Вы ее вожжами правьте. Вы вожжи опустили, кнутом хотите. Нельзя бить лошадь!

— Без кнута она не побежит, — уныло отвечал извозчик. — Она — хитрая.

Кое-как добрались до дому. Тимаев взлетел на лифте в седьмой этаж громадного дома, где была его квартира.

Валентина сидела перед натянутым полотном, освещенным сверху ярким светом стосвечевой электрической лампочки, и судорожно бросала на холст мазки самых неожиданных колеров. Первые слова, который услышал Тимаев, были гневным окриком:

— Не можешь стоять, не надо было браться! Сам напросился, потерпи немножко.

Тонкий голосок робко пищал:

— Да я, тетечка, ничего. Я только немножко ворохнулся, а то по ногам мурашки побежали.

Тимаев досадливо подумал: «Совершенно неожиданное осложнение. Нельзя же при мальчике вдруг бухнуть о смерти его отца».

А ждать было нельзя. Тимаев потому и торопился домой, что хотел, чтобы Валентина осторожно подготовила сестру Евгению к ужасной вести.

Тимаев вошел в комнату. Маленький Леонид радостно улыбнулся ему навстречу, но не двигался. Мускулы его худенького тела слегка вздрагивали от усталости, но это тело казалось радостным и еще хранящим следы глубокого летнего загара.

Тимаев молча пожал руку Валентины и глянул на холст.

«Хорошо!» — подумал он.

Из бесформенного хаоса мазков уже возникал образ яркий, сильный, стремительный, радостный, — буйный и сильный отрок с пламенно горящими, как у покойного Сергея, глазами.

— Непохоже, но хорошо! — сказал он тихо.

— Ты не можешь без критики! — двинув плечами, сказала Валентина.

Тимаев отошел к диванчику. Чтобы сесть за спиною мальчика, он подвинул к одному краю торопливо брошенную на диванчик одежду Леонида. Сел и, видя, что мальчику он не виден, сделал выразительный жест жене от мальчика к дверям. Валентина поняла, но рассердилась.

— Еще бы только полчаса.

— Ленька устал, — сказал Тимаев.

Леонид, не оборачиваясь к нему, сказал все тем же нежным и хрупким голоском:

— Дядечка, я еще могу постоять полчаса. Тимаев нахмурился и настойчиво повторил свой жест. По отчаянному выражению его лица Валентина поняла, что случилось что-то важное. Она шумно отодвинула стул, бросила на табурет кисти и палитру и досадливо крикнула:

— Ленька, одевайся!

Леонид подбежал к полотну поглядеть.

— Не смей смотреть, — крикнула Валентина. — Совсем еще ничего не сделано.

Леонид засмеялся, обхватил тонкими руками ее шею, крикнул:

— Спасибо, тетечка! Поцеловал ее и побежал одеваться.

Когда Леонид ушел, Валентина тревожно спросила:

— Ну, что, Борис?

— Сергей убит, — сказал Тимаев. Валентина побледнела, задрожала, заплакала.

— Боже мой! Боже мой! Евгения не вынесет этого.

— У нее сын, — угрюмо сказал Тимаев.

Схватился за голову и бросился к себе в кабинет, чувствуя на щеках своих слезы, стыдясь их и странно им радуясь. Он упал на свой диван, лицом к спинке, и только теперь ясно понял и почувствовал, какое в этой вести для него горе. И для него, и для родных, и для друзей, которые все так любили светлую душу покойного Сергея Лепинского.

Через несколько минут в кабинет вошла Валентина, уже одетая, в шубке и шляпе.

— Я пойду к Жене, — сказала она.

Тимаев, поспешно вытерев платком слезы, быстро встал с дивана.

— Да, да, пойди. Только ты не сразу.

— Ах, конечно, не сразу! — отвечала Валентина. — Я подготовлю постепенно.

Как это часто бывает, когда душа потрясена высоким чувством, проказливая память подсказала Тимаеву глупый анекдот, и он сказал:

— Карапет немножко простудился, завтра похороны.

Валентина сердито посмотрела на него, хотела сказать что-то резкое, но увидела его расстроенное лицо и покрасневшие глаза, опять заплакала, поцеловала мужа и вышла.

II

Лепинские жили недалеко, минут пять ходьбы. Такой же громадный дом с такими же архитектурными вычурами, такой же узкий лифт, двум едва повернуться, такая же светлая и уютная квартирка на седьмом, полумансардном этаже.

Евгения встретила Валентину в передней. Улыбаясь нежно, поцеловала ее. Сказала:

— Ленька счастливый пришел, говорит, — портрет очень красивый будет, гораздо лучше меня самого.

Потом, вглядевшись, обеспокоилась.

— Ты плакала о чем-то?

Валентина принужденно улыбнулась.

— О чем мне плакать? Очень резкий свет был у меня в мастерской, и я немножко долго работала, глаза покраснели, да и Ленька устал.

Леонид выбежал, опять поцеловал Валентину.

— Нет, тетечка, ничего, я только немножко устал.

Вошли в комнаты. Было светло, тепло и грустно.

— Выпьешь с нами чаю? — спросила Евгения.

— Да, пожалуйста.

«Надо удалить Леонида», — подумала Валентина.

— Саша, чаю, — сказала Евгения вошедшей на звонок горничной.