Том 8. Труженики моря

День был прекрасный, в ту весну еще не выдавалось такого ясного дня. Утро дышало каким-то свадебным ликованьем. Май щедро расточал свои богатства: казалось, единственная цель всего сущего — праздновать и наслаждаться счастьем. Сквозь лесной гул и шум селений, сквозь шепот волны и ветра пробивалось нежное воркование. Первые бабочки опускались на первые розы. Все было свежо в природе — трава, мох, листья, ароматы, лучи. Казалось, солнце впервые появилось в небе. Валуны словно были только что вымыты. Проникновенную мелодию пели ветви деревьев голосами птенцов, вылупившихся накануне. Вероятно, еще лежала в гнезде скорлупа, пробитая их маленькими клювами. Трепещущая листва шелестела от неумелых взмахов крылышек. Птенцы пели свою первую песенку, вылетали в первый полет. Наперебой щебетали удоды, синички, дятлы, щеглята, снегири, воробышки. В чаще живописно пестрели сирень, ландыши, волчьи ягоды, глициния. Необычайно красивая водяная чечевица, растущая на Гернсее, изумрудным покрывалом застилала болота. В них купались трясогузки и стрижи, эти мастера лепить изящные гнездышки. Во всех просветах меж листвой синело небо. Несколько влюбленных облачков гонялись, друг за другом по лазури с грацией нимф. Казалось, весь воздух звенел от поцелуев, которыми обменивались невидимые уста. Старые стены с букетами дикого левкоя были словно новобрачные. Слива стояла в цвету, ракитник стоял в цвету: ослепительно белыми и ярко-желтыми шатрами сверкали они сквозь сплетавшиеся ветви дерев. Весна сыпала золото и серебро в необъятную сквозную корзину лесов. Зеленела молодая поросль. Слышались веселые приветственные возгласы. Гостеприимное лето раскрывало двери навстречу птицам из дальних стран. То была пора прилета ласточек. Еще не распустились бело-розовые кисти боярышника, их опередили золотые кисти дикого дрока, обрамлявшего крутые откосы дорог. Привлекательное и прекрасное жили в добром соседстве; пышность дополнялась изяществом; огромное не стесняло ничтожного; каждая нотка в концерте звучала; великолепие бесконечно малого занимало свое место в роскошной красоте вселенной; все выступало четко, как в прозрачной воде. Божественное изобилие и таинственное набухание бутонов говорили о стихийной и священной работе животворных соков. Блестящее блестело ярче, любящее любило сильнее. Каждый цветок казался песнью, каждый звук лучом. Все ширился, разливаясь повсюду, великий гимн, исполненный гармонии. То, что начинало распускаться, поощряло то, что лишь начинало всходить. Смятение, которое шло из недр земли и изливалось с небес, невольно трогало сердца, подвластные скрытому и рассеянному всюду воздействию обновляющейся природы. Цветок невнятно лепетал о будущих плодах; все девственное предавалось мечтам; воспроизведение существ, предначертанное необъятной душой неведомого, начиналось с лучезарного сияния природы. Всюду обручения. Свадьбы на каждом шагу. Жизнь вступала в брачный союз с бесконечностью. Вокруг свет, тепло, красота. За плетнями во дворах бегали смеющиеся дети. Кое-где они играли в «котел». Яблони, персиковые деревья, вишни, груши украшали плодовые сады пышными белыми или розовыми кронами. В траве мелькали подснежники, барвинок, тысячелистник, маргаритки, нарциссы, гиацинты, фиалки, вероника. Голубоватый огуречник, желтый ирис разрастались вперемежку с очаровательными розовыми звездочками, что всегда зацветают все вместе и поэтому зовутся «подружками». Золотистые насекомые сновали между камнями. Очиток в цвету покрывал багрянцем соломенные крыши. Труженицы ульев вылетали на волю. Пчела взялась за работу. Воздух полнился рокотом моря и гуденьем мошкары. Природа, опьяненная маем, исходила негой.

Когда Жильят дошел до Сен-Сансона, вода еще не прилила в глубь гавани, и он мог неприметно для всех пробраться посуху, позади судов, вытащенных на берег для починки. Плоские камни, уложенные в ряд на небольшом расстоянии друг от друга, облегчали ему путь.

Жильята никто не заметил. Народ толпился на другой стороне гавани, около входа в бухту, близ «Приюта неустрашимых». Его имя перелетало из уст в уста. О нем говорилось так много, что на него самого даже не обратили внимания. Жильят прошел мимо, как бы растворившись в том шуме, виновником которого был сам.

Он увидел издали ботик на том же месте, где его причалил, трубу машины между четырех цепей, плотников, занятых работой, неясные силуэты людей, ходивших взад и вперед, и до него донесся бодрый, громовой голос месса Летьери, отдававшего приказания.

Он свернул в переулок.

Позади «Приюта неустрашимых» было безлюдно, ибо все из любопытства сбежались на набережную. Жильят пошел по тропинке вдоль низкой садовой ограды. Дойдя до уголка, где росла дикая мальва, он остановился; он снова увидел камень, где столько раз сидел, увидел деревянную скамью Дерюшетты. Он взглянул на дорожку, на землю, где еще недавно обнимались две, теперь уже исчезнувшие, тени.

Он продолжал идти. Поднялся на холм замка Валль, спустился и зашагал к «Дому за околицей».

Бухта Умэ-Паради была пустынна.