Том 8. Усадьба Ланиных

Вася(краснеет). Таня, Вера Николаевна. Счастливый вот этот купол. Насколько он видит? Нет, все-таки мало. Я б хотел видеть далеко… гораздо дальше… и то, что в человеческих сердцах.

Граф. Что там в человеческих. В Танином. Вон ты куда. Значит, нашего полку прибыло. «Томление духа» – это хорошее выражение. Да, вижу, вижу. Ты уж давно околдован, давно я замечаю, ты весь вскипаешь и розовеешь. Вася, Вася, это твой первый выход, первое жизненное крещение.

Вася. Знаю, да. Но хорошо. Бог мой… (Вытягивает вперед руки, как будто, чтобы потянуться, и дух у него захватывает.) О, как я странно теперь живу. Она далеко, и верно… когда не ответит мне любовью, и иногда сердце мое останавливается – так больно и так чудно. У нас в садике есть качели небольшие, я целыми днями качаюсь на них улыбаюсь и бормочу. Все теперь как-то спуталось во мне… жить ли, умирать ли, действительность, недействительность…

Граф(улыбается). Ты, Вася, стало быть, «визионер». Но правда, как это чудесно, все мы друг за другом вступаем в этот круг… будто кто нам назначил. Это ведь, Вася, магический круг какой-то. Вот мы родимся, живем, зреем потихоньку и потом вдруг у-ух, вплываем в беззвучную, тихую… пламенную полосу. И там нас крутит, завивает, кто-то будто носит на своих плавных руках, какие-то течения подводные. И одним предназначена жизнь, другим – смерть. И это называется любовью. Вася. А по-твоему мне что?

Граф(не сразу). Рано или поздно всем смерть, а потом опять жизнь. А вблизи что – не знаю.

Вася. Да мне, собственно, все равно. Это я так.

(На бульваре показывается Рыжий, он в светло-зеленом пальто, зеленеющей вуали. Рядом с ним слегка вприпрыжку Равениус, в крылатке и огромной шляпе)

Равениус. Филозофы заседают. Даю слово, разговоры о мистицизме или еще об умном. А мы вот с мамой по делам, чуть не полгорода обегали. (Графу). У тебя нынче бал, оказывается, а ты ни слова. Довольно гнусный факт. Мы приглашали и заказывали шампанское, устрицы, оркестр… Ну, там на несколько сот франков. (Подходит лакей). Мамуся, тебе чего?

Рыжий. Все равно.

Равениус(человеку). Вдвоем едем в Турцию.

Граф. Блестяще. А ведь правда, угадала, без тебя мудровали.

Равениус. Ну, ясное дело.

Граф(смеется). У меня был приятель, он любил спрашивать пришедших: «А как вы смотрите на смысл жизни?» Ну-ка, экспромт «о любви?» Ну, ну?

Равениус. О любви? (Вдруг, задумчиво.) Нет, не согласен. (Стихает и углубляется в турецкий кофе и газету.) Пусть мамуся говорит. Она у нас «магистер любви и доктор наслаждения».

Рыжий(стаскивает с тонких рук перчатки – длинные – точно светлые змейки). Вот тебе, вот тебе! (Дает подзатыльник перчаткой.) Дурачок ты у меня уродился, голубчик. Вроде Иванушки. А о любви я не могу, я не умею умных разговоров разговаривать.

Равениус(бурчит). Да, да, сказала. Ты, брат, как перчатки снимаешь, одним движением этим лучше скажешь, чем они… – словами.

(Рыжий побалтывает ложечкой и смотрит вдаль бульвара. Все смолкают. Граф курит и тоже думает о чем-то.)

Равениус. Эх, господа! Вы думаете, это плохо? И правда другие этого не понимают? Нет, милые, пони… (обрывается голос, вдруг он бледнеет и будто слезы замерли где-то внутри). Человек! За один турецкий кофе.

Рыжий. Сыночка, милый, что с тобой, дорогой ты мой, успокойся!

(Граф, Вася дают ему воды, зубы у него стучат, все встревожены.)

Граф. Голубчик, чего ты, а?

(Вася молчит.)

Равениус. Нет, нет, ничего, пройдет, пустите… я сейчас… сейчас.

(Убегает, все смущены)

Граф. Что с ним такое? Рыжий, не знаешь?

Рыжий. Это такой ужас, он такой нервный, он, пока шли-то мы с ним, все дергался как-то, бледнел, краснел… Я знаю, ему тяжело, не только нынче, вообще ему плохо.

Граф. Все то еще, прежнее?

Рыжий. Конечно.

Граф. Да, это я дурак. Глупо, очень.

(Молчат. Через несколько минут Вася подымается. «До вечера». – «Прощайте». Граф и Рыжий остаются.)

Рыжий. Мой дорогой, вы знаете, я сейчас от Люси. Граф милый, вы опять думаете о чем-то? Я вижу, вы сейчас не мой, нет, вы во что-то погружены…