Том 9

«Presidence du citoyen Adam. Seance de 30 sept. 1850.

Trois delegues de la societe democratique allemande de Windmill-Street sont introduits. Ils donnent connaissance de leur mission qui consiste dans la communication d'une lettre dont il est fait lecture»^{66} (в этом письме, по-видимому, излагались причины раскола). «Le citoyen Adam fait remarquer l'analogie qui existe entre les evenements qui vien-nent de s'accomplir dans les deux societes: de chaque cote l'element bourgeois et le parti proletaire ont fait scission dans les circonstances identiques etc. etc. Le citoyen Willich demande que les membres demissionnaires de la societe allemande»^{67} (он затем, как указывает протокол, поправляется и говорит: «expulses» {«исключенные». Ред.}) «ne puissent etre recus meme comme visiteurs dans la societe francaiso». (Extraits conformes au texte original des proces verbaux.)

L'archiviste de la societe des proscrits democrates et socialistes

J. Cledat»^{68}

Этим заканчивается сладкозвучная, чудесная, велеречивая, неслыханная, подлинная и полная приключений повесть о всемирно известном рыцаре благородного сознания.

An honest mind and plain, — he must speak truth,
And they will take it, so; if not, he's plain.
These kind of knaves I know.

{Кто прям и честен, тот всегда правдив;
Поверят, хорошо; а нет, — все ж прям он.
Таких плутов я знаю.

(Шекспир. «Король Лир», акт II, сцена вторая.) Ред.}

Лондон, 28 ноября 1853 г.

Карл Маркс

К. МАРКС РЕЧЬ МАНТЁЙФЕЛЯ. — РЕЛИГИОЗНОЕ ДВИЖЕНИЕ В ПРУССИИ. — ВОЗЗВАНИЕ МАДЗИНИ. — ЛОНДОНСКИЙ МУНИЦИПАЛИТЕТ. — РЕФОРМЫ РАССЕЛА. — РАБОЧИЙ ПАРЛАМЕНТ

Лондон, вторник, 29 ноября 1853 г.

Вчера утром речью министра-президента г-на Мантёйфеля открылись заседания прусских палат. То место в речи, которое относится к восточным осложнениям, судя по телеграфному сообщению, было изложено в выражениях, явным образом предназначенных для того, чтобы рассеять подозрения о существовании заговора между санкт-петербургским, берлинским и венским дворами. Это тем более примечательно, что, как всем известно, Фридрих-Вильгельм IV соизволил по различным поводам устами того же Мантёйфеля торжественно заявить своему верному народу, что палаты не призваны вмешиваться в вопросы внешней политики, так как отношения государства с другими странами находятся в таком же исключительном ведении короны, как и собственные имения короля. Вышеупомянутое место в речи, которое в какой-то мере содержит нечто вроде призыва к народу, показывает, в каком крайне затруднительном положении находится прусское правительство; ему угрожают с одной стороны Россия и Франция, а с другой — его собственные подданные, как раз в то самое время, когда оно обеспокоено высокими ценами на предметы продовольствия, глубоким застоем в торговле и, кроме того, воспоминаниями об ужасном клятвопреступлении, еще ожидающем возмездия[402]. Но прусское правительство само лишило себя возможности искать прибежища в апелляции к общественному мнению через палаты, которые были намеренно учреждены королем как простая бутафория, с которыми министры сознательно обращались как с простой бутафорией и к которым народ совершенно определенно отнесся как к простой бутафории. И теперь его невозможно убедить, что эти шутовские учреждения следует вдруг рассматривать как оплот «отечества».

«Нельзя сказать», — пишет в сегодняшнем номере «Times», — «что пруссаки обнаружили здравомыслие и проницательность — качества, внушавшие некогда уважение к ним, — допустив, чтобы избранные на основе теперешней конституции палаты, к которым они отнеслись с незаслуженным презрением, пришли в упадок».

Напротив, пруссаки дали убедительное доказательство своего здравомыслия, отказав признать даже видимость влияния за людьми, предавшими революцию в надежде пожать ее плоды, дав понять правительству, что они не поддадутся на его мошеннические маневры и что они считают палаты, если то вообще что-либо собой представляют, не чем иным, как новым бюрократическим учреждением, добавленным к прежним бюрократическим учреждениям страны.