Том 9

Едва озаренные румяным рассветом сквозь окна столбы Успенского собора, покрытые живописью. Откуда-то из глубины слышен голос дьячка, читающего часы.[226]

У одного из столбов стоят Анна — княгиня Вяземская и старуха мамка.

Анна. Не буду больше сюда ходить… Столбы какие страшные… Лики святых глазастые… Хорошо в церкви низенькой, – здесь и святого духа на кумполе не видно. Чего молчишь, мамка?

Мамка. Слушаю тебя, княгинюшка, слушаю, дитятко.

Анна. Боюсь я Москвы… В деревеньку хочу… Прохлаждалась бы там век без печали… В Москве и кукушка-то не кричит, одни разбойники свистят по ночам… А у нас на Истре сейчас — заря румяная, туман над речкой, кукушка в роще проснулась… Мамка, почему меня муж не любит?

Мамка. Любит он, моя княгинюшка, любит, касаточка.

Анна. Любил бы — дома ночевал…

Мамка. Служба царская неволит его, сердешного…

Анна. Голубиться хочу, ласкаться хочу… Жила без печали с батюшкой, с матушкой, с подруженьками… Для чего тогда замуж выдали?.. Глаза выплакивать у косящата окошка, на постылых воробьев глядеть? А он худой какой стал, мамка, бледный… Тоска у меня, не будет мне в Москве счастья…

Появляется Иван, в простом кафтане, руку с платком он держит у лица, закрывая лицо до глаз.

Мамка, опять этот человек, что за наказанье!

Иван по-положенному прикладывается к иконе, потом встает близко от Анны.

Мамка, у него глаза черные…

Мамка. А ты гляди на огоньки, лапушка, думай про доброе…

Анна. Помнишь, – нагадала мне про черные глаза?.. Мамка, а может, это — Кудеяр-разбойник, уйдем-ка лучше…

Мамка. Он смирно стоит, и кафтан на нем хороший, – купец какой-нибудь…

Анна. Мамка, как дышит, боюсь…

Мамка. Чай, горе какое, вот и дышит, бога просит.

Анна. Он на меня дышит, да глядит, да жарко…

Иван. Анна, не бойся меня…

Анна. По имени назвал…

Мамка. Господи помилуй!

Иван. Голубка… Сердце себе ножом вырежу, тебя не трону, не страшись…

Анна. Ох, грех какой, чего тебе надо-то? Помочь, что ли?

Иван. Дитя безгрешное… Вели мне уйти, вели, вели.

Анна. Лучше я уйду от тебя… Ты не хмельной ли?

Иван. Любовным зельем опоен…

Анна. Ой! Отойди от меня, бесстыдник…

Иван. Огонь чрево пожирает, – сердце стонет… Искушение мое… Заря прекрасная… Царство небесное променивают на такую красу…

Анна. Постой, ты про кого говоришь-то?

Иван. Про тебя, невинная…

Анна. Про меня? Ой, мамка, уйдем скорее…

Мамка(Ивану). Бесстыжий ты человек, а еще одет чисто…

Анна и за ней мамка уходят вперед, за колонны.

Иван. Пойди, пойди, умойся росой, утрись светом…

Входит Мстиславский. Иван быстро проходит вперед, за колонны, вслед за Анной.

Мстиславский(оглядывается). Поздненько, поздненько, надо бы уж им быть… (Подпевает голосу дьячка, прикладывается к иконам.)

Входит Оболенский, также осматривается, крестится.

Оболенский. Ты один, князь Иван Федорович?

Мстиславский. Человек какой-то еще здесь, – не наш…

Оболенский. Отойдем к притвору… Ах, ах… Ночь я не спал, ворочался, – истома, докука…

Мстиславский. Всех нас думы гложут, Дмитрий Петрович…

Оболенский. Ты посуди: село Бородино у меня отняли под опричнину, можайские вотчины на куски поделили, опричникам пожаловали, из города Дмитрова меня выбили. Ныне сижу, как пес голодный, на двух деревеньках, и те не отческие, а купленные… Землю мне, видишь ты, царь отвел за Рязанью, – пустоши великие в степи… Не поеду я за Рязань!

Мстиславский. Тише гуди, Дмитрий Петрович, тайну соблюдай…

Оболенский. Князя Репнина царь вконец разбил и оголодил, да и зарезал потом…[227] Мне что остается? Плюнуть ему в глаза, как князь Репнин, – разорил, на теперь — режь меня…

Мстиславский. А тебе бы делать, как делает братец твой двоюродный, Иван Петрович Челяднин.

Оболенский. А как это?

Мстиславский. Он вотчины свои жертвует монастырям и жертвенные листы пишет особенные, – не навечно, а на небольшой срок…

Оболенский. Кто же его так надоумил?

Мстиславский. Князь Курбский ему письмо прислал, так посоветовал…

Оболенский. Ох ти!

Мстиславский. Хоть не Ивану Петровичу, а уж детям его вернутся вотчины-то.

Входит Челяднин.