Том 9. Братья Карамазовы I-III

Третья тема из отмеченных в списке, реализованная в „Карамазовых“, это тема „русского Кандида“. С нею непосредственно связаны не только разговор Коли Красоткина с Алешей о „Кандиде“ (1759) Вольтера в главе VI десятой книги („Раннее развитие“) и упоминание Иваном изречения „старого грешника“ Вольтера в главе „Братья знакомятся“ о боге как „выдумке“ человека (кн. V, гл. III), — но и одна из центральных нравственно-идеологических проблем всего романа, формулируемая Иваном в следующей главе „Бунт“: может ли человеческий разум принять мир, созданный богом, и поверить в установленную им в мире гармонию при наличии несправедливости, разрушений, зла и страданий невинных людей? Вольтер в „Поэме о гибели Лиссабона“ (1756; русский перевод — 1763) и в примыкающей к ней по теме философской повести „Кандид“ оспаривал отвлеченный оптимизм Попа и Лейбница, их учения о том, что частные случаи зла в природе и обществе компенсируются общим благом, являются подтверждением установленной богом, извечно заложенной в природе вещей „мировой гармонии“. Напоминая о совершающихся постоянно зле и страдании, являющихся, по его оценке, не „частным случаем“, но законом жизни природы и общества его эпохи, французский философ-деист призывал не закрывать на них глаза, не мириться с ними, но всегда помнить о страданиях окружающих людей, помогать им, активно трудиться и по мере сил этим способствовать общечеловеческому прогрессу. Точно так же Достоевский в главе „Бунт“ отвергает всякое пассивно-созерцательное отношение к человеческим страданиям, независимо от того, какими — религиозными, философскими или мнимо гуманистическими — аргументами его бы ни пытались оправдать, по мнению Ивана, в различных случаях. В протесте против идеи „мировой гармонии“, основанной на признании мнимой неизбежности зла и страданий невинных людей, освященных некими отвлеченными „высшими целями“, и в то же время в призыве, сформулированном в речи о Пушкине, к труду на „родной ниве“ во имя общего братства всех людей (перекликающимся с заключительными словами вольтеровского „Кандида“: „Надо обрабатывать свой сад“) и было, по-видимому, заключено зерно замысла неосуществленного „Русского Кандида“ Достоевского, основные идеи которого получили гениальное философско-художественное выражение в его последнем романе.

Особого упоминания заслуживает то, что в главах 8–9 повести Вольтера выведен Великий инквизитор, а в главах 14–15 действие переносится в государство иезуитов в Парагвае, о котором в „Кандиде“ говорится: „Los padres (отцы-иезуиты. — Ред.) владеют там всем, а народ ничем: не государство, а образец разума и справедливости“.[41]

Эти мотивы, предваряющие проблематику поэмы „Великий инквизитор“, могли учитываться Достоевским при обдумывании замысла „Русского Кандида“.

Первое сообщение о замысле, к реализации которого Достоевский собирался приступить, прощаясь в конце 1877 г. с читателями „Дневника писателя“, содержится в письме к писателю и педагогу В. М. Михайлову от 16 марта 1878 г.: „Я замыслил и скоро начну большой роман, в котором, между другими, будут много участвовать дети и именно малолетние, с семи до пятнадцати лет примерно. Детей будет выведено много. Я их изучаю, и всю жизнь изучал, и очень люблю, и сам их имею. Но наблюдения такого человека, как Вы, для меня (я понимаю это) будут драгоценны. Итак, напишите мне об детях то, что сами знаете“.

0 том, что в начале 1878 г. Достоевский всецело был погружен в составление плана романа „Братья Карамазовы“, пишет в своих воспоминаниях А. Г. Достоевская.[42]

Первый же листок с черновыми заметками, сделанными в 10-х числах апреля 1878 г., позволяет заключить, что к этому времени план будущего романа „о детях“ еще обдумывался, но уже было ясно, что сюжет его вберет в себя события, о которых Достоевский собирался рассказать в неосуществленном замысле 1874 г. „Драма. В Тобольске…“. Об этом свидетельствует запись: „Справиться: жена осужденного

в каторгу тотчас ли может выйти замуж за другого?“.

Здесь убийца — младший брат кается и перед отсылкой на каторгу „просит старшего быть отцом его детей“. В связи с этим у Достоевского и возник приведенный вопрос. В „Братьях Карамазовых“ эта сюжетная ситуация видоизменилась. Хотя один из братьев (Иван) любит невесту другого (Мити), соперничества между ними нет. Кроме того, развитие действия здесь завершается осуждением Мити. История же покаяния убийцы нашла в „Братьях Карамазовых“ косвенное отражение, с одной стороны, в рассказе Зосимы „Таинственный посетитель“, а с другой — в публичном признании Ивана, что убил отца не Митя, а Смердяков, которого сам он „научил убить“.

Помимо братьев Ильинских, в романе „о детях“ должны были фигурировать: лицо, названное по близости характера с героем прежнего романа Идиотом, и юноша-дворянин, что зафиксировано в следующей записи „Имеет ли право Идиот держать такую ораву приемных детей иметь школу и проч.?“ (XV, 199)