Хронология примечательных событий всегда любопытна, и потому опишем подробно, что в библиотеку Молли зашла без семи восемь, подольщаться и уговаривать начала точно без шести минут сорока семи секунд восьмого. В семь пятьдесят четыре Сигсби начал сдаваться, в семь пятьдесят семь оборонял последний окоп, а в семь пятьдесят девять, клянясь и божась, что ни в жизнь не согласится, согласился.
Доводы, выдвинутые Молли, приводить подробно нет надобности. Достаточно сказать так: если у человека не каменное сердце и к нему приходит дочка и говорит, что с нетерпением ждала званого обеда, специально надела новенькое платье, а потом добавляет, что без него все удовольствие пойдет прахом, то человек этот непременно уступит. У Сигсби сердце было не каменное. Многие достойные уважения судьи отмечали, правда, что голова у него — из бетона, но сердце еще никто не порочил. Точно в восемь он рылся в парадной одежде. А сейчас, в десять минут девятого, стоял в холле, пронзая Ферриса уничижительным взглядом, поскольку думал о том, что Феррис — разъевшийся кабан.
А в мыслях у Ферриса мелькнуло, что стыдновато все-таки выходить к людям в этаком галстуке. Но мысли — не слова. Вслух Феррис почтительно осведомился:
— Коктейль, сэр? А Сигсби ответил:
— Тащите скорее!
Наступила пауза Уоддингтон, все еще не умиротворенный, смотрел все так же пасмурно. Феррис, вновь обретя гранитную невозмутимость, отдался привычным мыслям о шропширской деревушке, где он служил дворецким первые, счастливые годы.
— Феррис? — наконец окликнул его Уоддингтон.
— Сэр?
— Бывали вы на Западе?
— Нет, сэр.
— А хотелось бы вам туда?
— Нет, сэр.
— Это почему же? — обиделся Уоддингтон.
— Мне кажется, сэр, в Западных штатах Америки ощущается недостаток комфорта и бытовое обслуживание оставляет желать лучшего.
— А ну, дорогу! — взревел Уоддингтон, устремляясь к парадной двери.
Все душило его здесь. Ему требовался воздух. Он жаждал, пусть хоть несколько коротких мгновений, побыть наедине с молчаливыми звездами.
Было бы бесполезно отрицать, что Сигсби X. Уоддингтон находился в опасном настроении. История наций свидетельствует, что самые бурные восстания происходят у тех народов, которых угнетали наиболее жестоко; верно это и в отношении отдельных личностей. В короткие моменты случайной ярости нет человека страшнее, чем муж-подкаблучник. Даже миссис Уоддингтон признавала, что, как бы ни был всевластен ее контроль над ним, в минуты приступов он становился свирепым, словно слон-отшельник. Она старалась не попадаться ему на глаза, пока не спадет возбуждение, а уж потом сурово наказывала.
Мрачный стоял Сигсби у дома, упиваясь бензиново-пыльной смесью, сходившей в Нью-Йорке за воздух, и глядя на то жалкое подобие звезд, какое мог предоставить ему Восток. Глаза его метали молнии, и он вполне был готов к убийствам, хитростям и злодействам. Молли ошибалась, в доме были книги о ковбоях. У Сигсби Уоддингтона имелся личный запасец, запертый в секретном ящике, и с раннего утра он не выпускал из рук «Всадников полынного штата», а днем, вдобавок, ухитрился улизнуть в кинотеатр на Шестой авеню, где показывали фильм «Эта крошка с ранчо» с Хендерсоном Гувером и Сарой Свелт. Сигсби, стоявший на тротуаре в своем лучшем костюме, походил на лакея из пьесы, но в сердце своем ему представлялось, что на нем — кожаные ковбойские штаны и ковбойская шляпа «стетсон», а люди зовут его «Двуствольный Том».
Когда к тротуару подкатил «роллс-ройс», мистер Уоддингтон отступил шага на два. Из машины вылез толстяк и помог выбраться даме, которая была еще толще. Уоддингтон узнал их — мистер и миссис Брустер Бодторн. Новый гость был первым вице-президентом «Объединенных Зубных Щеток» и купался в деньгах.
— Бр-р! — прорычал хозяин, и отвращение пробрало его до костей.
Пара исчезла в доме, и вскоре подкатил еще один «роллс-ройс», а за ним «испано-сюиза». Вышел «Объединенный Поп-корн» с женой, а потом «Говядина» с дочкой, стоимостью в восемьдесят, а то и сто миллионов.
— Доколе? — простонал Уоддингтон. — Доколе?
И тут, когда дверь его дома закрылась, он заметил буквально в нескольких шагах от себя молодого человека, который вел себя очень странно.
Причиной странного поведения было то, что застенчивый Джордж не умел подчинять поступки свету чистого разума. Обычный толстокожий молодец с нахальной физиономией и непробиваемой наглостью армейского мула, решись он зайти к девушке и справиться о здоровье ее песика, двинулся бы напролом — поддернул манжеты, поправил галстук и, поднявшись прямо на крыльцо, ткнул кнопку звонка. Джордж действовал не так прямолинейно.