Том 9. Новь. Повести и рассказы 1874-1877

Первые десять минут и Сипягин и Паклин безмолвствовали. Злополучный Силушка, в своем неказистом пальтишке и помятой фуражке, казался еще мизернее на темно-синем фоне богатой шелковой материи, которою была обита внутренность кареты. Он молча оглядывал и тонкие голубые шторы, быстро взвивавшиеся от одного прикосновения пальца к пружине, и полость из нежнейшей белой бараньей шерсти в ногах, и вделанный спереди ящик красного дерева с выдвижной дощечкой для письма и даже полочкой для книг (Борис Андреич не то что любил, а желал, чтобы другие думали, что он любит работать в карете, подобно Тьеру, во время путешествия). Паклин чувствовал робость. Сипягин раза два взглянул на него через выбритую до лоска щеку и, — с медлительной важностью вынув из бокового кармана серебряную сигарочницу с кудрявым вензелем славянской вязью, — предложил… действительно предложил ему сигару, едва держа ее между вторым и третьим пальцем руки, облеченной в желтую английскую перчатку из собачьей кожи.

— Я не курю, — пробормотал Паклин.

— А! — отвечал Сипягин и сам закурил сигару, которая оказалась превосходнейшей регалией.

— Я должен вам сказать… любезный господин Паклин, — начал он, вежливо попыхивая и испуская тонкие круглые струйки благовонного дыма… — что я… в сущности… очень вам… благодарен… Я мог показаться… вам вчера… несколько резким… что не в моем… характере (Сипягин с намерением неправильно рассекал свою речь). Смею вас в этом уверить. Но, господин Паклин! войдите же и вы в мое… положение (Сипягин перекатил сигару из одного угла рта в другой). Место, которое я занимаю, ставит меня… так сказать… на виду; и вдруг… брат моей жены… компрометирует и себя… и меня таким невероятным образом! А? Господин Паклин! Вы, может быть, думаете: это — ничего?

— Я этого не думаю, ваше превосходительство.

— Вы не знаете, за что собственно… и где именно его арестовали?

— Слышал я, что в Т… м уезде.

— От кого вы это слышали?

— От… от одного человека.

— Конечно, не от птицы. Но от какого человека?

— От… от одного помощника правителя дел канцелярии губернатора…

— Как его зовут?

— Правителя?

— Нет, помощника!

— Его… его зовут Ульяшевичем. Он очень хороший чиновник, ваше превосходительство. Узнав об этом происшествии, я тотчас поспешил к вам.

— Ну да, ну да! И я повторяю, что весьма вам благодарен. Но какое безумие! Ведь это безумие? а? Господин Паклин, а?

— Совершенное безумие! — воскликнул Паклин — а у самого по спине теплой змейкой заструился пот. — Это значит, — продолжал он, — не понимать вовсе русского мужика. У господина Маркелова, сколько я его знаю, сердце очень доброе и благородное; но русского мужика он никогда не понимал (Паклин глянул на Сипягина, который слегка повернувшись к нему, обдавал его холодным, но не враждебным взором). — Русского мужика даже в бунт можно вовлечь не иначе, как пользуясь его преданностью высшей власти, царскому роду. Должно выдумать какую-нибудь легенду — вспомните Лжедимитрия, — показать какие-нибудь царские знаки на груди, выжженные раскаленными пятаками.

— Да, да, как Пугачев, — перебил Сипягин таким тоном, как будто хотел сказать: «Мы историю еще не забыли… не расписывай!» — и прибавив: — Это безумие! Это безумие! — погрузился в созерцание быстрой струйки дыма, поднимавшейся с конца сигары.

— Ваше превосходительство! — заметил осмелившийся Паклин, — я сейчас сказал вам, что я не курю… но это неправда — я курю; и сигара ваша так восхитительно пахнет.

— А? Что? что такое? — проговорил Сипягин, как бы просыпаясь; и, не давши Паклину повторить сказанное, чем самым, несомненно, доказал, что очень хорошо слышал его слова, но сделал учащенные вопросы единственно для важности, — подал ему раскрытую сигарочницу. Паклин осторожно и благодарно закурил. «Вот, кажется, удобная минута», — подумал он; но Сипягин его предупредил. — Вы, помнится, говорили мне также, — произнес он небрежным голосом, перерывая самого себя, рассматривая свою сигару, передвигая шляпу с затылка на лоб, — вы говорили… а? вы говорили о том… о том вашем приятеле, который женился на моей… родственнице. Вы их видаете? Они недалеко поселились отсюда? («Эге! — подумал Паклин, — Сила, берегись!») — Я их видел всего раз, ваше превосходительство! Они живут действительно… — не в слишком далеком расстоянии отсюда. — Вы, конечно, понимаете, — продолжал тем же манером Сипягин, — что я не могу более серьезно интересоваться, как я уже объяснил вам, ни той легкомысленной девицей, ни вашим приятелем. Боже мой! предрассудков у меня нет, но ведь согласитесь: это уже из рук вон. Глупо, знаете. Впрочем, я полагаю, их соединила более политика… (политика!! — повторил он и пожал плечами) — чем какое-либо иное чувство. — И я так полагаю, ваше превосходительство! — Да, господин Нежданов был совсем красный. Отдаю ему справедливость: он своих мнений не скрывал. — Нежданов, — рискнул Паклин, — быть может, увлекался; но сердце в нем…