Том 9. Письма 1915-1968

Пишу это письмо с безумной надеждой, что оно застанет тебя в Одессе. Вчера у меня было такое состояние, что я хотел послать тебе телеграмму, чтобы ты оставалась в Одессе, что я вернусь первым же пароходом.

Теперь слушай. Я постараюсь логично и спокойно передать все, о чем я думаю дни и ночи здесь, думаю мучительно и никак не могу решить. Может быть, это влияние здешней тропической природы. Уже несколько дней идут тяжелые тропические дожди, и все затянуто сыростью. Не знаю, может быть, от этого.

Если бы я знал, что в Одессе, какова там жизнь, голодаете ли вы все, что у тебя с магазинами, не устраиваешь ли ты свое дело, о котором мечтала, — я бы легче все решил.

Теперь о Сухуме.

Первое впечатление было, конечно, обманчиво. Таковы здешние места.

Я перечислю тебе плюсы и минусы Сухума, все то, что открылось теперь и что я передумал.

Плюсы. Красота (тропическая зелень, горы), тепло, пока довольно сытно. Во всяком случае первое время ты можешь отдохнуть и не работать.

Минусы. Красота чужая, ее хорошо посмотреть, пожить здесь месяц-два, зная, что уедешь (наверное) отсюда. Во время всех моих скитаний (теперешних, последних) я понял, что единственный город, родной нам по душе, — Москва, рязанские деревни, все такое милое и родное. Тоска у меня по Москве страшная. Я все колеблюсь — может быть, лучше приехать сюда, если там такой страшный голод, как говорят здесь. Но не лежит мое сердце к Сухуму. А вместе с тем я все думаю о том, как ты устала, думаю, что, может быть, единственное спасение — Сухум. Ивановы и Германы относятся ко всему как-то просто, я же не могу. Порой настроение такое, что хоть руки на себя накладывай. Я ведь знаю, что для переезда в Сухум мы реализуем все наше последнее, а чтобы вырваться отсюда на север — у нас ничего не останется. Реши ты, у тебя есть чутье и верный глаз. Решая, думай только о себе. Для меня нужно и хорошо только то, что нужно и хорошо для тебя. Пишу я урывками и плачу над этими строчками, как ребенок. Я совсем болен — нервы дрожат, как струны.

Целую. Кот.

Боюсь очень, что письмо опоздает и все будет кончено с Одессой.

Если решишь остаться и тебе будет неприятно говорить о моих колебаниях — скажи всем, что у меня, мол, тропическая лихорадка и оставаться мне в Сухуме нельзя, для меня это гибельно. Поэтому я решил вернуться. Между прочим, здесь сильная малярия летом.

Целую. Кот.

Я все не могу забыть туманный день в такой милой теперь Одессе, когда ты провожала меня и долго махала шарфом.

P. S. Телеграмму нужно адресовать — Абсоюз. Паустовскому. От тебя с 19/1 — ни строчки. Тревога у меня страшная.

Н. Г. ВЫСОЧАНСКОМУ

21 июля 1922 г. Сухум-Кале, Абхазия

Дорогой дядя Коля. Пишу тебе из русских тропиков, куда нас загнал голод. Не знаю, в Москве ли ты. Чувство у меня такое, что мы не виделись десятки лет, хотя и прошло только четыре года.

Через месяц увидимся. Мы с Катей едем в Москву. Пора. Москва немного пугает своей перегруженностью, но дальше скитаться по России нет ни сил, ни смысла. Голод идет на убыль, возрождается, хотя и очень убого, культурная жизнь, и снова тянет в Москву.

Пережили мы столько, что хватит лет на 10. Этой зимой пришлось бежать из Одессы в благословенную Абхазию, наиболее нетронутый уголок Кавказа Здесь очень красиво, это один из немногих уголков Южной Европы с чисто тропическим климатом. За нашими окнами — пальмовый лес по горам, заросли бамбука и море, а в саду цветут кактусы, олеандры, магнолии, агавы и прочая чертовщина

Из Москвы в мае мне надо будет ненадолго уехать в Одессу — сдать экзамен на штурмана дальнего плавания. Я не думаю делать из этого свою профессию, но это даст мне возможность иногда плавать, главным образом за границу. В главную же свою работу — чисто литературную — я думаю как раз в Москве уйти с головой.

У меня к тебе большая просьба — напиши, если можешь, сейчас же (письмо из Москвы идет сюда 2 недели и может меня не застать) вкратце твое впечатление о Москве, о московской жизни, делах и комнатном кризисе.

Катя по дороге в Москву заедет недели на три к родным, я же проеду прямо.

Напиши, что тебе известно о наших. Вот уже давно я пишу им, но не получаю ответа. О Проскурах тоже пи слуху ни духу.

Буду ждать твоего письма. Когда приеду — поговорим обо всем. Хотелось бы очень повидать тебя — постоянное одиночество и шатание среди чужих людей очень уж измучило.

Помимо прочих соображений уезжать отсюда мне нужно поскорее. Мы живем высоко в горах, и от этого у меня развилась пустяковая, но опасная в здешних условиях бо-лезпь — энфизема легких. Климат здесь очень тяжел для европейцев. Вот уже две недели стоит жара, доходящая до 56 градусов, духота одуряющая, чувствуешь себя как в парилке. А внизу — поголовная малярия, от которой русские мрут, как мухи. Этот климат, когда воздух втягиваешь, словно сквозь повязку из ваты.

М. Г. ПАУСТОВСКОЙ

17 декабря 1923 г. Москва