Том 9. Преображение России

Нечего и говорить, что — услуга за услугу, — в увольнительном свидетельстве Ели теперь стояло уже не 8, а 6, и никто бы не смог заподозрить исправления: Володя был искусный каллиграф, прекрасно владевший несколькими шрифтами, между прочим и готическим; Еля не могла быть неблагодарной ему за его работу.

Перед отходом поезда они простились, как любящие друг друга брат и сестра, долгим и крепким поцелуем, и даже слезы выступили на глазах Ели, вспоминавшей в эти недолгие минуты только то лучшее, что бывало в их жизни на скромной улице Гоголя, в доме, владелицей которого считалась их мать.

Еля дошла в эти размягченные минуты до того даже, что извинила брату и все то презрение к ней, какое, не стесняясь, проявлял он больше полугода: почему-то именно здесь, на вокзале, при расставании, может быть последнем, это именно презрение и возвышало Володю в ее глазах.

Она смотрела на него нежно, как на своего рыцаря. Никогда до этого не думала она, как идет ему студенческая фуражка, какой у него в ней независимый, умный вид. И когда поезд тронулся наконец, она не сводила глаз с окна вагона третьего класса, из которого высунул голову Володя, хотя мало что и видела при этом — мешали слезы.

Но с вокзала домой — это было в два часа дня — Еля шла ободренная примером брата. Точнее, она как бы тоже уехала уже из дому, только в сторону обратную: он на север, она — на юг.

Деньги, хотя их было всего только сорок пять рублей, ее положительно окрыляли. Она шла с такою легкостью, едва касаясь земли, как давно уже не ходила. И когда увидела, что навстречу ей идет какой-то старый полковник с сияющим медным крестом ополченца на фуражке защитного цвета и в новенькой тужурке тоже цвета хаки, она остановилась вдруг и обратилась к нему довольно звонким, не сомневающимся в себе голосом:

— Послушайте, господин полковник!

Полковник — он был гораздо выше Ели — остановился и даже постарался держаться при этом молодцевато, хотя был стар. Его крупный ноздреватый нос с горбиной нахлобучен был на серые усы, и начавшими уже белеть от старости красновекими глазами он внимательно приглядывался к девушке — почти девочке, — которая его остановила.

— Что скажете? — спросил он ее не то чтоб недовольно, однако и без особого любопытства, и это отметила про себя Еля.

Однако ей непременно захотелось поговорить с этим полковником, так как она уже чувствовала себя не кем другим, как сестрой милосердия, — если даже не совсем еще, то почти, — поэтому она сказала:

— Я сейчас на курсах сестер милосердия, через несколько времени (она даже хотела было сказать «дней», но подвернулось другое слово) получу свой аттестат… Вы не заведуете ли лазаретом для раненых? Может быть, у вас есть свободная вакансия для сестры?

Последнее было сказано в один прием, без всяких пауз, и Еля очень светло и выжидательно смотрела прямо в красновекие усталые глаза полковника.

— Нет, не заведую лазаретом, — ответил полковник и добавил: — Я в ополченской дружине.

Еля увидела на его погонах с двумя полосками и без звездочек, — как у ее отца, — цифры 7 и 5, что значило 75-я дружина. Но ей хотелось поговорить с ним еще, и она поведала ему улыбнувшись:

— По-видимому, здесь, в Симферополе, я не устроюсь. Помчусь в таком случае в Севастополь.

— Да, вот в Севастополе — там большой гарнизон, кстати и флот тоже, — там, конечно, возможностей больше вам будет, — добросовестно рассудил полковник, но тут полуседые брови его как-то сразу вспорхнули на красный потный морщинистый лоб, и он спросил:

— А вы не шутите? Что-то очень молоды вы для сестры!

— Восемнадцать лет! — с ноткой обиды в голосе сказала она и добавила: — Неужели я показалась вам моложе, господин полковник?

Полковник вдруг улыбнулся в усы и ответил не без игривости:

— Не на много: так годика на три, не больше.

— Вот какая я моложавая! — ликующе наружно и встревоженно внутренне, склонив кокетливо головку на левую сторону, проговорила Еля, полковник же, глядя на нее очень добродушно, протянул:

— Да-а, приятно видеть!

Потом, поднеся руку к фуражке, добавил:

— Желаю здравствовать!

— До свиданья, господин полковник! Если будете когда в Севастополе, может быть, увидимся, — бойко сказала на прощанье Еля.

— Буду, буду в Севастополе, — сказал полковник, продолжая улыбаться добродушно, — и сочту долгом увидеть вас непременно.

Они расстались вполне довольные друг другом.

Еля в разговоре с полковником до такой степени ярко представляла себя в форме сестры милосердия, что решила ехать в Севастополь, не откладывая этого ни на один день.

Так как Еля не просила у матери денег на эту поездку, то Зинаида Ефимовна ничего против такого решения не возразила, а убедить ее в том, что начали принимать и шестнадцатилетних, не стоило никакого труда.

IV

Полковник Добычин, после встречи на улице с девушкой, — почти девочкой, — кончающей уже курсы сестер милосердия, пришел к себе на квартиру заметно для самого себя несколько помолодевшим, и своей дочери, Наталье Львовне, по мужу Макухиной, сказал с прихода: