Том 9. Преображение России

— Вот именно, именно, высокий и не тоненький, а, напротив, плотный, — постарался напомнить ему Сыромолотов.

— Дерябин? — спросил околоточный.

— Фамилии я не знаю.

— Такой, как вы говорите, был у нас только один — Дерябин, пристав третьей части.

— Третьей части… Дерябин, — повторил художник. — Вот видите, вы и вспомнили!

— Как же забыть можно пристава Дерябина! — с оттенком как будто даже гордости сказал околоточный.

— Но где же он теперь, пристав Дерябин, скажите, пожалуйста? Исправником?

Сыромолотов, восхищенный своею удачей, ожидал уже, что пристав-монумент действительно, как он и думал, стал теперь исправником, непременно в Симферопольском уезде, то есть живет не где-нибудь в другом месте, а в Симферополе, как прежде, только разъезжает теперь по своим станам; но околоточный отрицательно повел головой.

— Перевели от нас в столичную полицию помощником пристава, — сказал он, и художник удивился:

— Из приставов в помощники? Понизили, значит? За что же?

— Считается это повышение, а совсем не понижение, — объяснил, улыбнувшись, околоточный. — Ведь в столичную полицию, в Петербург. А пристава там в чине полковников.

— В Пе-тер-бург? Вот как… Так, значит, он теперь в Петербурге, пристав Дерябин? — разочарованно спросил художник.

— От нас попал в Петербург, а там уж точно не знаю, не могу вам сказать… — Потом, несколько понизив голос, добавил околоточный: — Не то чтобы протекция какая у него была, а просто как царь проезжал в Ливадию, конечно, увидал такого и отличил.

— Ну еще бы, еще бы такого не отличить, такого не заметить! — немедленно согласился со вкусом царя Сыромолотов. — Это все равно было бы, что слона не заметить… Значит, Дерябин, и он — в Петербурге… Очень вам признателен!

Он дотронулся до своей панамы, околоточный — до форменной фуражки с белой тульей, и они расстались.

Когда же возвращался к себе домой Сыромолотов, то не искал уже больше натуры для пристава: она была найдена. Однако не здесь, а в Петербурге. Мысль же о том, чтобы поехать в Петербург, мелькала уже у него и прежде, теперь она окрепла вдруг, так как теперь не только все прежнее, что говорило ему за эту поездку, стало звучать гораздо настойчивей, но еще прибавился и новый красноречиво-убедительный довод: пристав, по фамилии Дерябин, оказался в Петербурге.

VI

Очень трудна бывает раскачка для привычных домоседов. Поди-ка, брось то, что налажено и устроено в течение долгих лет, и кинься куда-то в неизвестное! И мастерской твоей, с которой ты сросся, у тебя нет, и время твое все отнято чем-то совершенно посторонним, и люди кругом тебя все насквозь чужие, и чтобы даже съесть что-нибудь, нужно тебе куда-то идти, с кем-то об этом говорить, выслушивать, сколько что стоит, вынимать из портмоне и считать деньги — целая куча хлопот, очень досадных, как комариные укусы, и таких же ничтожных, подменяющих своей бестолочью настоящую, привычную жизнь.

Когда Сыромолотов представлял себе, — а представить он мог, конечно, воображения у него было довольно, — всю вообще поездку по железной дороге от Симферополя до Петербурга, он чувствовал нечто похожее на зубную боль, которую прекращают тем, что соглашаются вырвать зуб: требовалось очень твердо сказать Марье Гавриловне, что необходимо во что бы то ни стало ехать, иначе…

Тут нужно было придумать что-нибудь такое, что было бы ей вполне понятно: например, продать картину «Майское утро», пока не разыгралась война как следует, а то, пожалуй, и не продашь, и чем тогда прикажете жить? С чем будете ходить на базар за мясом и прочими деликатесами? А тем более надо взять во внимание и то, что деньги вот-вот начнут падать в цене, значит, жизнь станет дороже… Эти доводы Марья Гавриловна, конечно, должна будет понять, а другие ей даже и не нужны.

Между тем все дело было, конечно, в этих других, хотя «Майское утро» Сыромолотов решил взять непременно с собой в вагон. Он точно измерил, какой величины выйдет это его «место», если он добавит к большому холсту кое-что поменьше, и какого приблизительно веса, это тоже не так трудно было представить. Кроме того, чемодан, кожаный, заграничный, укладистый и увесистый, и небольшой саквояжик.

Конечно, очень важным вопросом было, сколько времени придется пробыть в столице. На обдумывание этого ушло порядочно времени, пока Сыромолотов не остановился окончательно на десяти днях, твердо решив, что если вдруг не десять дней, а, например, две недели, то это будет преступление или несчастный случай.

Однако не только Марье Гавриловне, которая вела его маленькое домашнее хозяйство, не только кому-либо еще, гораздо более способному думать, чем она, — даже и самому себе едва смог бы Сыромолотов вполне ясно доказать, что поездка в Петербург действительно неотложно необходима: он только чувствовал это всем своим существом, но в точные строгие доводы пока еще не в состоянии был вложить.