Том 9. Преображение России

— Какое же отношение имеет это ко мне, что он в хороших отношениях с моим сыном? — выжал он из себя с явной натугой.

— Да, разумеется, вы — сами по себе, ваш сын — сам по себе, — поспешно отозвался на это Людвиг, — но я просто подумал, может быть, вы заинтересуетесь этим Лепетовым, как художник.

Он говорил вполголоса и поглядывал на дверь, через которую вошел, что не укрылось от Алексея Фомича, который поэтому поднял голос:

— Мой сын тоже художник, как вам известно, я думаю…

— О, конечно, разумеется, я это отлично знаю! — заулыбался, сгибаясь в поясе, Людвиг.

— Но-о… у нас с ним разные вкусы, — докончил Сыромолотов; и вдруг, подняв глаза на молодого Куна, который сказался так общителен и так осведомлен, и посмотрев на него презрительно, сказал: — Впрочем, пожалуй, пусть войдет и сядет вон там, не ближе.

Он кивнул головой в ту сторону, где сидел Людвиг во время прошлого сеанса.

— Именно там мы и сядем, — мы вам, конечно, не будем мешать, как можно! — и Людвиг, изогнувшись в поклоне, вышел, а не больше как через полминуты вошел снова, пропуская вперед Лепетова.

Сыромолотов только скользнул цепким взглядом по вошедшему и оценил всего с головы до ног «хорошего» знакомого своего сына. Перед ним был человек, очевидно, чувствовавший себя на земле гораздо прочнее, чем преувеличенно вежливый и гибкий в поясе Людвиг Кун, хотя годами был едва ли старше его.

Впрочем, возраст его с одного взгляда уловить было затруднительно: у него было полное, плотнощекое бритое лицо, едва ли способное к передаче мимолетных ощущений, и какие-то очень сытые глаза; тело было тоже сытое, пожалуй даже холеное; роста же он оказался одного с Людвигом.

— Господин Лепетов, Илья Галактионович, — представил его Людвиг, не забыв и при этом склонить свой торс.

Сыромолотов переложил кисть в левую руку и протянул Лепетову правую, отметив при пожатии, что рука его была какая-то неприятно мягкая и слегка влажная, и сказал, кивнув в сторону стульев у противоположной стены:

— Прошу сесть там.

Лепетов, подхваченный под руку Людвигом, выразил согласие на это не столько головой, сколько веками глаз, отошел неторопливо, причем спина у него (он был в белом пиджаке) оказалась широкой сравнительно со спиной Людвига, почему Сыромолотов спросил его, когда он сел:

— Вы что же, тоже цирковой борец, как и мой сын?

Неприязненный тон этого вопроса был вполне откровенный, однако Лепетов сделал вид, что он не обижен, что он вообще знает, с кем говорит, и удивить его резкостью нельзя.

— Нет, не борец, — ответил спокойно, — хотя, признаться, ничего зазорного в этой профессии не вижу и силе Ивана Алексеевича завидовал. Дай бог всякому такую силищу!

— Гм, так-с… Конечно, что ж, сила в жизни не мешает, если только внимания на нее не обращать и не выходить с нею на подмостки, — продолжая действовать кистью и вглядываясь в свою натуру, потерявшую упругость мышц под бременем лет, как бы размышлял вслух Сыромолотов, — но куль-ти-ви-ровать силу, но стремить-ся непременно другого такого же здоровенного болвана прижать лопатками к полу… в присутствии почтеннейшей публики, это, смею вас уверить, мне, его отцу, не нравится, нет! А вы где же знакомство с ним свели и когда?

— За границей это было, — глуховатым голосом ответил Лепетов, по-прежнему глядя спокойно и не меняя выражения лица. — Я был за границей, как турист, там и встретились.

— Мне не интересно, где именно и как вы там встретились, — желчно сказал Сыромолотов, хотя Лепетов и не выказывал желания говорить об этом. — Может быть, вы — тоже художник, как и мой сын?

— Нет, я не художник, так же как и не борец…

— В таком случае, — ваше место в жизни? — уже смягчаясь, спросил Сыромолотов, и Лепетов ответил расстановисто:

— По образованию — юрист, по профессии — коммерсант.

— Вот ка-ак! — теперь уже несколько удивленно протянул художник. — Купец?

— Ком-мер-сант, — подчеркнул Лепетов, и Сыромолотов, как будто поняв какую-то разницу между этими двумя словами — русским и иностранным, — спросил:

— Какое же у вас дело? Кажется, так это называется: дело?

— Дело хлебное, — сказал Лепетов.

— В этом не сомневаюсь, — слегка усмехнулся художник. — Я только хотел уточнить…

— Точнее сказать и нельзя, — весело по тону перебил его коммерсант: — хлебное.

— Только не в смысле торговли хлебом здесь, а в смысле отправки его за границу, — вмешался в разговор Людвиг.

— Так-ак, так! Ну вот, теперь все ясно, — совершенно уже беззлобно отнесся к этому Сыромолотов. — Это солидно, да, это почтенно… и кого же это вы кормите русским хлебом? Итальянцев? Греков?

— Имею дело только с немецкими фирмами, — по-прежнему спокойно и подчеркнуто ответил Лепетов.