Том 9. Рассказы. Капкан

Раза два «Эмили» тонула; после такой незадачи с нее счищали грязь и наново крыли краской: корпус — ярко-бирюзовой, трубу — оранжевой.

Какое-то ленивое очарование присуще всем речным пароходам. Не их удел одиноко бороздить нелюдимые и безбрежные воды. Они ходят под самым берегом, так близко, что как бы живут с ним одною жизнью, но их, в отличие от поездов, огибающих городские трущобы, не осаждают шлак и вонь. Облокотившись на перила, сосредоточенно поплевывая в Фламбо-Ривер, пассажиры «Эмили К. Джаст» имеют полную возможность обсудить семейные дела каждой встречной курицы, которая роется в траве на каждой встречной полянке, или, гордо презрев спешку и мирскую суету, с видом знатоков спорить о том, пустовал или нет прошлой зимою вот тот камышовый бугорок — разоренное гнездо ондатры.

Заходит «Эмили К. Джаст» в порты: две-три бревенчатые хижины да один вигвам, и метис-траппер с физиономией красно-коричневой, как кожа от свиной грудинки, завидев капитана, недоступно-величавого в своей рубке, радостно орет: «Эй, кэп!» или «Здорово, Билли!»- все очень мило и по-домашнему. Бывает, что на пути парохода попадется и менее густо населенный порт, точнее говоря, просто поленница дров на берегу, и тогда палубная команда в полном составе — все три человека — по цепочке перебрасывает дрова в трюм — нечто среднее между дровяным сарайчиком и допотопной механической мастерской.

Пассажиры вольны сходить на берег на любой стоянке: ни формальностей с паспортами, ни таможенных чиновников, ни рикш, ни продавцов открыток, ни баров, ни железных правил судового казначея. Если кто из пассажиров не вернется вовремя, пароход сзывает их гудками, точно наседка, что клохчет, собирая цыплят, и терпеливо ждет, а капитан тем временем играет в криббедж со старшим (и единственным) механиком или учит детишек миссионера мастерить из бумаги индейские челны.

Ральфа «отпустило». Раздраженно-эгоистическое неприятие чужого края сменилось созерцательным раздумьем. Вот развалившиеся хижины трапперов над рекой. Вот вырубка; в какой жестокой борьбе была она отвоевана у леса, как надрывались тут люди, корчуя пни, распахивая заплетенную корнями почву, — и вот она снова заброшена и обреченно сквозит в зловещем полукольце сумрачного хвойного бора. Вот в этом дупле живет норка. А вот еще одна черная уточка суматошно пытается спасти свой всполошившийся выводок, норовя держаться бок о бок с мерно пыхтящим чудовищем, в истинно-материнском заблуждении, что ее дети мчатся наравне — нет, обгоняют этого колосса современной техники — и что если бы не ее зрелая мудрость и ее кряканье, малюток мгновенно настигла бы гибель.

Однажды он сошел на берег (улизнув от Вудбери, коря себя за такое вероломство и все-таки не сворачивая назад) и обнаружил стоянку индейцев-кри, самую настоящую: вигвамы из березовой коры, молодые матери с младенцами, подвешенными на спине; старые индианки, попыхивая трубками, вялят на медленном огне куски лосятины и рыбы, растянутые на деревянных рогатках; мужчины, царственно далекие от дел, и дум, и желаний. Он сунулся в заросли сосен и тополей, меж которых там и тут светились чистым серебром хороводы березок, но здесь на него напали комары, и, спасаясь от них, он вернулся на «Эмили К. Джаст», преспокойно уселся прямо на палубе спиною к стенке и закурил трубку… Да, да, Вудбери позаботился втолковать ему, что, если хочешь стать настоящим мужчиной, первое дело — забудь про сигареты и заведи добрую обкуренную трубку.

Пароходик дышал той же игрушечной прелестью, что так пленила Ральфа в их палатке. Обеденным салоном назывался трогательно забавный чуланчик, где глад — колицый буфетчик-китаец подавал, выражаясь его словами, «яншнюсветчинойкофестортом». Капитан охотно допустил их в крошечную рубку и показал, как различать в пенном фарватере коряги и поленья-топляки. А лопасти гребного колеса неутомимо сбивали охристую жижу в воздушную пену, и в этой пене над мшистым мельничным колесом горела радуга.

Еще неделя такой жизни — и Ральф проникся бы покоем и сквозь защитную пелену довольства бестрепетно внимал бы мужественным и неумолчным речам Вудбери. Но уже на другое утро пришлось высаживаться в Киттико (две бревенчатые лавки, две бревенчатые гостиницы, один рыбный склад), чтобы погрузиться на байдарки.

Вудбери в неуемном стремлении развивать бешеную деятельность и слыть железным человеком немедленно раздулся, как воздушный шар.