Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга

Лучше всѣхъ представлены древнія гречанки изъ филы Терпсихоры, и еще пожилые фавны, племя баснословное и вымершее. Они пляшутъ, какъ угорѣлые, и яростно машутъ хвостами изъ-подъ туникъ. Съ убѣжденіемъ пляшутъ. Какъ Тургеневъ написалъ о Кларѣ Миличъ: «Съ убѣжденіемъ поетъ дѣвка».

«Вакханалія» Фокина. Въ воздухѣ мелькаютъ босыя пластическія пятки, и публика стонетъ отъ восторга.

Публики много, прямо сказать, сколько влѣзло въ залъ. Я никогда не видалъ столько народа въ Дворянскомъ собраніи. На эстрадѣ семьсотъ исполнителей, а въ залѣ, должно быть, семь тысячъ. Сидячіе и стоячіе, билетные и безбилетные Студентовъ хватитъ на цѣлыхъ три университета. Писателей столько, какъ будто вся «литературка» явилась поголовно. А вѣдь сегодня обычная пятница въ клубѣ и чеховскій вечеръ.

Барышни, офицеры, пажи.

Пахнетъ дешевыми, крѣпкими духами. Корилопсисъ и цикламенъ и всѣ прочіе, какіе перечислены по прейсъ-куранту въ «Мелкомъ Бѣсѣ» у Ѳедора Сологуба.

Люди всѣхъ партій, эс-деки и эс-эры, народники, марксисты. Видно, правду пишетъ Туганъ-Барановскій, что старыя программы изжиты и перемѣшаны.

Бывшіе члены союза инженеровъ, молодые адвокаты, депутаты Государственной Думы, гласные-обновленцы, члены и членши женскаго союза.

Тѣсно, какъ на студенческой сходкѣ, и жарко, какъ въ банѣ.

Я попытался подняться на хоры, но съ полудороги малодушно вернулся обратно. Тамъ, на верху, температура кипящей крови и расплавленнаго мозга. Это — девятый кругъ Дантова Ада, обороченный кверху.

Впрочемъ, вернемся къ программѣ. Первое отдѣленіе, второе отдѣленіе, десятое отдѣленіе. Правду сказать, смотрѣть и слушать довольно скучно. Передъ нами проходятъ огромные хоры, квадратъ за квадратомъ, какъ будто на ученьѣ. Поютъ по разному, а выходитъ одинаково.

Изрѣдка мелькнетъ красивый, характерный номеръ, лукавая пѣсня татарской пѣвицы Деборы Чорефъ, пѣсня безъ словъ, но такая выразительно-манящая; «Эстонское дѣтство» пѣвицы Айно Таммъ; польскій оберекъ, задорный и быстрый, какъ ртуть.

Общая мазурка. Конецъ.

Публика съ хоръ спускается въ залу, какъ горцы въ долину. На лѣстницѣ чуть не Ходынка. Три монументальныхъ пристава, взявшись за руки, загородили дорогу.

Но такъ же легко загородить водопадъ.

— Покажите билеты.

А вмѣсто отвѣта: «Ой, раздавили».

Надо спасаться въ боковые павильоны, въ полтавскія и радомскія хаты.

Впрочемъ, толпа вливается сзади, какъ будто плывущая лава.

— Ходимъ до своихъ!

— Chodzmy do swojich!

Поляки уходятъ къ полякамъ, украинцы къ украинцамъ, литовцы къ литовцамъ.

— Гдѣ же буфетъ?.. — Буфетъ въ русскомъ отдѣлѣ.

Здѣсь, въ буфетѣ, есть, наконецъ, и великороссы. Боярышни въ бусахъ, сокольники въ орленыхъ кафтанахъ продаютъ бутерброды и пряники.

Изъ кіоска зазываютъ:

— Квасъ боярскій. Квасъ исключительно скверный. Содовая вода.

Это какъ будто изъ «Анатэмы» Андреева. Что же смотритъ недреманное око? Квасъ боярскій вѣдь сняли со сцены.

Смуглый писатель, въ роли грека Пурикеса, цѣдитъ изъ глинянаго жбана теплую пѣну въ стаканъ.

— Мнѣ дайте, мнѣ первому.

Въ общей давкѣ лакеи исчезли. — Ура, на приступъ къ буфету!.. Ой, наступили на мозоль.

Вотъ это настоящая вакханалія.

Надо спасаться и отсюда. Куда-нибудь подальше, въ Сибирь — что ли.

Въ Сибири жара, какъ въ Сахарѣ. Даже бѣлый медвѣдь на картинкѣ, какъ будто растаялъ отъ зноя. Зеленыя елки, вмѣсто снѣга, облѣплены ватой. Вся публика въ бѣломъ пуху. Прекрасная тунгузка томно говоритъ на лучшемъ тосканскомъ діалектѣ: «Io sono fatigata» и, вмѣсто вѣера, машетъ мѣховымъ кисетомъ.

Молодая каторжанка приглашаетъ: — Сибирскіе пельмени. Мерзлая строганина, настоящее сибирское блюдо…

Но, вмѣсто холодной строганины, подносятъ шампанское въ стаканахъ, липкое и теплое, какъ чай.

Всѣ павильоны полны, поляки явились толпою въ гости къ полтавцамъ. Пьютъ вмѣстѣ шампанское.

— Vivat!..

Армяне братаются съ татарами.

Три часа ночи. Вездѣ попрежнему пляшутъ, хлопаютъ. Топаютъ, какъ будто кентавры. Какъ только у нихъ ногъ хватаетъ.

Вездѣ угощаютъ: пожалуйста, меду, варенухи. Сидрету, татарскаго кофе. Литовскаго крупнику. Русскаго квасу, шампанскаго! Все — одинаковаго вкуса, сладкое и теплое, и странно трезвое, несмотря на общее веселье.

Для объединенія россійскихъ народовъ хотѣлось бы чего-нибудь покрѣпче и поискрометнѣе.

1910 г.

9. Въ вагонѣ

Каждый разъ, когда я подъѣзжаю къ Финляндскому вокзалу, мнѣ становится жутко.

Что изъ того, что со мной нѣтъ никакой контрабанды?

Вотъ въ бумажномъ кулькѣ десятокъ апельсинъ, самые простые апельсины, безъ всякой крамольной аллегоріи, куплены въ фруктовомъ магазинѣ у Соловьева. Апельсины, впрочемъ, скверные и я не ручаюсь, что они не поддѣланы изъ желтой кожи и губки.

Подмышкой сѣрая масса, завернутая въ тряпку, мягкая и жирная на ощупь. Ей Богу, это не динамитъ. Это только замазка для оконныхъ рамъ. На зимней дачѣ дуетъ и каждый день приходится замазывать щели.

Замазка вещь невинная, но какъ мнѣ обнаружить «въ случаѣ чего», что я тоже невиненъ?..

Какъ доказать по нынѣшнимъ временамъ, что я не верблюдъ, а всего только заяцъ, по снисхожденію начальства еще не подкованный?