Том I

И всё же, какие бы мы ни были раздавленные, слепые, бессловесные, мы не можем не чуять за собой неуловимого движения, отдаленной страшной борьбы, и не можем не различать какого-то своего касательства или участия, непонятной удовлетворенности, иногда недовольства и безутешности из-за такого своего участия, но к смутной, единственной-верной этой догадке мы примешиваем трусливую необходимость в личном, животном неумирании и крепко держимся всего искусно перемешанного – откровений, верований, «систем» – или же, дойдя до отчаяния, безнадежно всё отвергаем, подобно женщине, обманывающей и бесчестной, но в чем-то заподозренном правой и с особенным упорством отстаивающей всю свою правоту или уже совсем не защищающейся. Мы также можем предполагать, что в отдаленной, нам еле слышной борьбе невольно сказываются и отражаются натянуто-напряженные, победившие какую-то косность, чуть-чуть взлетающие человеческие жизни, и эти подвиги в отношении мира, себя до конца не сознающие, чем-то напоминают – бездоказательно и туманно – любовь, скрываемую от возлюбленной, безвестное самопожертвование на войне и, пожалуй, – медленную смерть заживо погребенного.

Что-то далекое до нас доходит, чего нам не определить и не назвать никаким сочетанием неуклюжих наших понятий – пространства, целесообразности, времени – и в чем человеческие усилия как-то косвенно все же участвуют, но имеются и земные, мелкие, нами по-бухгалтерски ведущиеся счеты, и в них-то усилия пропадают и забываются, а в редких, наполовину произвольных случаях остается перечень достигнутого, мертвая легенда о пути.

Примером возьму тот вид человеческой деятельности, который мне ближе других и который хоть немного знаю – литературу. Увы, придется называть имена, и это больно не потому, что их как будто снижаю (на самом деле снижения нет и происходит даже обратное), но так, в письме, в двух словах, играть именами людей мученического напряжения и высоких духовных подвигов печально и стыдно, однако необходимо, чтобы вам мои мысли пояснить. Всего честнее сразу же привести имя особенно дорогое и бесспорное для нас с вами – имя Пушкина – и на его примере убедиться в кратковременности земного бессмертия. Попробуйте перечитать прозу Пушкина – без обычного готового благоговения, – и вас, вероятно, удивит, какая она гладкая, тускло-серая и легковесная. Вы с досадой подумаете: хоть бы ее одухотворял искренний личный тон, отдельные поражающие, вырванные гневом замечания… Нет, ни к чему придраться нельзя, но и ничто не радует, ни условно-стройный сюжет, ни подогнанное, без неожиданностей, его развитие – и надо для сравнения прочесть забытых пушкинских современников, чтобы ахнуть, какой им совершен переворот, какая по тому времени благородная сухость, точность и мера в пушкинской прозе, сколько в ней иронии, ума и скрытой примиренной мудрости, какая одержана победа над грузной человеческой природой. Конечно, несравнимо труднее столь же беспристрастно отнестись к стихам, особенно знаменитым и каждому памятным – труднее из-за детских впечатлений, с ними связанных и неотразимо длительных, из-за влюбленных и счастливых дней, когда эти стихи неслучайно нами повторялись, и, пожалуй, всего труднее – из-за других бесчисленных дней, когда, вместе с воспоминаниями, влюбленными и счастливыми, мы эти же стихи, как бы сопутствовавшие всей нашей жизни, взволнованно и свято берегли. Помните, я вам, подобный тысячам влюбленных, читал (и этим больше, чем своей влюбленностью, вас трогал) пушкинское прославленное, – «Я вас любил, любовь еще, быть может», – а вы нравоучительно (со всегдашним вашим желанием меня поднять, сделать довольным и стойким, не поступаясь ничем своим), вы приводили другие пушкинские стихи, – «Сохраню ль к судьбе презренье? Понесу ль навстречу ей непреклонность и терпенье гордой юности моей?», – «презренье» к тому, что у Пушкина же выражено как-то условно и вяло (по крайней мере, для меня): «Снова тучи надо мною собралися в вышине; рок завистливый бедою угрожает снова мне». Но «ваши» строки прелестны, и недаром одна из них повторена Блоком в ином – пока еще безупречном – окружении:

Пусть душа твоя мгновенна —

Над тобою неизменно

Гордость юная твоя,

Верность женская моя.