Том II

«Да, вы!» — продолжал он с холодным, отчаянным порывом. «Кто мне поручится за вашу искренность, за ваше простодушие, за вашу привязанность? Деньги, все деньги! везде! всюду! все можно купить! (Нет; ума, например, нельзя и таланта тоже.) Блажен тот, кто верит, что вы ему отдались, да, отдались (NB. если Валентин не хвастается небывалым, то плохи же ее дела!) за груду золота, но это-то и называют куплею люди дальновидные! Я проклинаю тот час, когда увидел вас, поверил вам!»

Лина вся дрожала; она оперлась на стул машинально; хотела говорить — и не могла; хотела итти — ноги ее подкашивались. Она задыхалась (воды! воды! спирту! барышне дурно!), в глазах ее потемнело. Но сильная воля ее превозмогла это сражающее потрясение; громкий вздох, будто вопль растерзанной души (а разве вздох не в самом деле вопль растерзанной души?), вырвался из сжатых, стиснутых (фигура напряжения, действующая на чувство читателя. См. «Реторика Кошанского», § 57), побелевших губ ее; она крепко прижала руку к сердцу, приказывая ему молчать и не биться — и, повинуясь силе воли, сердце как бы замерло в ее груди (как же такая сильная женщина ие имела достаточного влияния на слабого Огинского?).

«Бог с вами, Огинский!» — произнесла она едва слышно и пошла к двери медленно, но твердо.

Он бросился за ней стремительно и схватил ее за руку.

«Куда вы?» — закричал он порывисто и повелительно: — «отвечайте! отвечайте же мне!»

Но Лина, задыхаясь, уклонилась от него и, указывая на дверь, сказала глухо, задыхаясь:

«Где вы, там меня не будет! Идите или пустите меня!»

Он отступил от нее. Она вышла.

Через два часа Огинский одумался и раскаялся. Он бросился в комнату Лины. Она была пуста».

Так же, как «Три поры жизни»? если позволительно предложить вопрос. Нет, еще не гак: в комнате Лины «на полу валя-\ись бумаги- и лоскутья», — одним словом-, хоть что-нибудь

было. А в «Трех порах» нет ни мысли, ни правдоподобия в характерах, ни вероятности в ходе событий; есть только страшная аффектация, натянутость и экзальтация, представляющая все в «каком-то фантастическом сиянии» и как раз навыворот против того, что бывает на белом свете. Над всем этим владычествует неизмеримая пустота содержания. Но вам, читатель, угодно было знать, какую пользу может принести чтение плохих старинных романов? Всякому читателю может принести такую пользу — навести на него гораздо менее безотрадной тоски, нежели, например, чтение нового романа г-жи Евгении Тур; рецензенту оно может принести еще более выгоды — иногда снять с него часть работы, доставив ему готовый уже отзыв о книге; последнее случается, например, вот как: автор «Семейства Холмских», недовольный отзывами журналов о его романе, написал длинное предисловие, в котором собрал — и, конечно, опроверг — эти отзывы. Все они чрезвычайно — хорошо применяются и к «Трем порам жизни»; особенно отзывы «Телескопа» и еще одной газеты, почему же нам и не применить их? вот они (см. предисловие к третьему изданию «Семейства Холмских», Москва, 1841).

1) «Семейство Холмских» (читай: «Три поры жизни») нисколько не удовлетворяет современным требованиям; излишество бесполезного прозябания хуже бесплодия.

2) Чтение «Семейства Холмских» (читай: «Три поры

жизни») можно уподобить путешествию от Тобольска до Белостока.

БЕДНОСТЬ НЕ ПОРОК Комедия А. Островского. Москва. 1854 1