Том II

Мы хотим доказать это фактами — и, пользуясь случаем, избираем для примера сочинения Козлова. О нем не было написано обширных статей, как о важнейших наших поэтах — Державине, Батюшкове, Жуковском, Пушкине; не было даже говорено о нем столько, как о других спутниках последнего из этих корифеев, например, о Баратынском, Полежаеве, Языкове и проч. Потому, казалось бы, если о ком можно и должно сказать что-нибудь новое и основательное, то именно о Козлове; если кто-нибудь из поэтов нуждается в новой оценке, то именно он. Но мы приведем суждение о сочинениях Козлова, которое делает совершенно бесполезными всякие дальнейшие исследования и переисследова-ния о их достоинствах и значении для русской литературы. Из какого журнала или какой книги взята нами эта выписка, не говорим, потому что она должна быть памятна всем занимающимся историею нашей литературы, — а кто не помнит ее, тот должен скромно сказать о себе, что не вполне знаком с прежними трудами, о которых потому и не должен отзываться презрительно, пока не узнает их лучше, — тогда он будет и говорить о них не таким тоном, как говорить вошло ныне в привычку ³

.

Слава Козлова была создана его «Чернецом». Несколько лет эта поэма ходила в рукописи по всей России, прежде чем была напечатана. Она взяла обильную и полную дань слез с прекрасных глаз; ее знали наизусть и мужчины. «Чернец» возбуждал в публике не меньший интерес, как и первые поэмы Пушкина, с тою только разницею, что его совершенно понимали: он был в уровень со всеми натурами, всеми чувствами и понятиями, был по плечу всякому образованию. Это второй пример в нашей литературе, после «Бедной Лизы» Карамзина. Каждое из этих произведений прибавило много единиц к сумме читающей публики и пробудило не одну душу, дремавшую в прозе положительной жизни. Блестящий успех при самом появлении их и скорый конец — совершенно одинаковы: ибо, повторяем, оба эти произведения совершенно одного рода и одинакового достоинства: вся разница во времени их явления и, в этом отношении, «Чернец», разумеется, гораздо выше.

Содержание «Чернеца» напоминает собою содержание байронова «Джя-ура»; есть общее между ними и в самом изложении. Но это сходство чисто внешнее: «Джяур» не отражается в «Чернеце» даже и «как солнце в малой капле вод», хотя «Чернец» и есть явное подражание «Джяуру». Причина этого заключается сколько в степени талантов обоих певцов, столько и в разности их духовных натур. «Чернец» полон чувства, насквозь проникнут чувством — и вот причина его огромного, хотя и мгновенного успеха. Но это чувство только тепло, не глубоко, не сильно, не всеобъемлюще. Страдания «Чернеца» возбуждают в нас сострадание к нему: а его терпение привлекает к нему наше расположение, но не больше. Покорность воле провидения (Resignation) — великое явление в сфере духа; но есть бесконечная разница между самоотречением голубя, по натуре своей неспособного к отчаянию, и между самоотречением льва, по натуре своей способного

ііастп жертвою собственных сил: самоотвержение первого только неизбежное следствие несчастья, но самоотречение второго — великая победа, светлое торжество духа над страстями, разумности над чувственностью. Вот почему даже лютое отчаяние, если оно является в форме несокрушимой силы духа, горделиво и презрительно несущей свое несчастие, — в тысячу раз сильнее и обаятельнее действует на нашу душу, чем бессильное смирение, тихо льющее сладкие слезы примирения. Примирение — самый торжественный акт духа, но только тогда, когда он совершается собственною силою человека. Глубок и велик тот, в ком лежит возможность не одного примирения, но и вечного оазрыва.

✓

Тем не менее, страдания Чернеца, высказанные прекрасными стихами, дышащими теплотою чувства, пленили публику и возложили миртовый венок на голову слепца-поэта. Собственное положение автора еще более возвысило цену этого произведения. Он сам особенно любил его перед всеми своими созданиями.