С земли можно было поближе рассмотреть толпящихся на площади мужчин и женщин. Они тихо прогуливались; большинство молчало, на некоторых лицах было скорбное выражение. Когда из-за развалин на узких кривых улицах им приходилось сталкиваться по нескольку человек, она видела, как они вежливо уступали друг другу дорогу или кивали, извиняясь. Бургундские солдаты, которым, она считала, полагалось бы алебардами организовывать движение толпы в определенных рамках, стояли группками и просто глядели на поток народа. Иногда перебрасывались одной-другой фразой с кем-то из проходящих.
В ладонях у многих женщин бережно были укрыты от ветра горящие тонкие восковые свечки.
Какая тишина… Впервые вижу такое.
Рядом с Флорой было две женщины, Аш заметила только сейчас: одна в зеленом одеянии сестры-монахини, другая в чем-то неопрятном белом, в пятнах… Когда толпа вокруг нее и ее мерина чуть расступилась, она смогла увидеть их лица. Это были сестра-настоятельница Симеон и Джин Шалон.
— Флориан, — она ошарашенно обернулась к хирургу.
Флора подняла глаза: она посылала куда-то девочку из их обоза с сообщением.
— Роберт говорит, что около дюжины фламандцев, которые остались с нами после разделения отряда, хотят получить от тебя разрешение поехать на охоту. И я еду.
Аш скептически сказала:
— И давно ли ты в последний раз вспоминала, что ты бургундка?
— Какая разница, — толстое белое лицо сестры-настоятельницы смотрело на Аш не то что неодобрительно, а скорее печально, всепрощающе. — Вашего доктора плохо воспринимали на родине; но сейчас нас сплотили обстоятельства, все мы держимся вместе.
Аш обратила внимание, что Джин Шалон смотрит на нее без горечи. Веки старухи покраснели от слез. Поэтому или из-за насморка она все время шмыгала носом. Поразительно: она держала Флору под руку.
Тут Аш заметила, что, кроме сестры-настоятельницы, она не видит на улице священнослужителей. Колокол продолжал издавать одиночные удары. Каждый посвященный в духовный сан обязан быть во дворце, подле умирающего Карла; и она почувствовала прилив любопытства — вот бы поскакать туда и подождать новостей о его окончательном уходе.
— Я тут родилась, — говорила Флора, — да, я жила вне дома. Да, я изгнанница. Все равно, Аш, я хочу видеть, как изберут нового герцога. Я не была в Бургундии, я была за границей, когда умер Филип, тогда Карл охотился. Я собираюсь сейчас поехать, чтобы узнать… — глаза ее сощурились, на лице появилось выражение дерзкого юмора, — … не чепуха ли все это. В общем, еду!
Аш почувствовала, что от холодного ветра у нее нос краснеет. Из носа капнула прозрачная капля. Она расстегнула кошелек, вытащила носовой платок и стала тщательно вытирать нос, давая себе время подумать — посмотреть на охотников, стрелков в ливреях Эйно и Пикарди, забирающихся на коней, даже беженец Арман де Ланнуа стоял в боевой готовности со своими грумами в группе бургундских дворян, — и заявила:
— Я еду с тобой. Пусть Роберт и Герен присмотрят тут.
Антонио Анжелотти заговорил, глядя на нее сверху вниз со своего чахлого серого:
— А если визиготы не соблюдут перемирия, мадонна!
— У Фарис есть свои причины соблюдать перемирие. Я потом тебе расскажу, — и легким тоном добавила: — Да брось ты, Анжели. Ребятам стало скучно. Надо показать им, что мы не обязаны сидеть сиднем в городе, как будто мы напугались. Повышает боевой дух!
— Вряд ли, если они насадят твою голову на копье, мадонна!
— Вряд ли это повысит мой боевой дух, но… — Аш обернулась, когда девочка-гонец вернулась, протолкалась сквозь вежливую толпу, за ней шли Роберт Ансельм и еще группа солдат. — В чем там дело?
За Робертом Ансельмом стоял Питер Тиррел, заткнув за пояс свою изувеченную руку в специально сшитой кожаной перчатке. Его лицо под шлемом было бледным. Рядом с ним стояли столь же пораженные Биллем Верхект и заместитель командира копьеносцев Адриан Кампин:
— Мы не думали, что он может
Биллем Верхект, более пожилой, добавил:
— Среди моих людей около дюжины — бургундцы по рождению, командир. Мы этим проявим уважение.
— Хорошим был нанимателем, — добавил второй зам.
Аш внимательно посмотрела на них. Как прагматик она сразу сообразила: «Двенадцать человек не спасут нас в случае предательства визиготов», — а как романтик — под лучами слабого утреннего солнца поддалась воздействию огромного стечения народа и почти абсолютной тишины.