Том II: Отряд

— Дольше ночи ничего не сохранить в секрете, — Аш развернула мерина. Ну, впрочем, и пусть. Может, им придется вытаскивать нас из этого огня.

Впереди них на восточном берегу реки в последних клубах тумана скрывались палаточные бараки визиготов и шалаши из мха. В слабом свете восходящего солнца заискрились капли воды на вантах палаток и поводьях привязанных коней. Морозный ветер хлопал пологом одной палатки, надувал ее холщовые бока.

Вдоль частокола стоял длинный черный ряд визиготских солдат. Издалека донеся тонкий крик.

«Да, — подумала Аш, — есть смелые, а есть глупые. Мы совершили глупость. Вряд ли нас отсюда выпустят живьем».

Она отвела назад одну шпору с колесиком, едва прикасаясь к боку мерина, который брел вперед тяжелыми шагами. «Да, — подумала она, — не боевой конь».

«Но нет, — решила Аш, морщась от первых лучей солнца. — Не такая уж глупость. Что я говорила Роберту? Не терять из виду главную цель. Я здесь не для того, чтобы воевать с армией визиготов».

И в ее раздвоенном сознании снова зазвучал шум голосов Диких Машин. Пока неотчетливо для человеческого восприятия.

«Интересно, она тоже его слышит?

Я даже готова не выбраться отсюда живой, если будет шанс ликвидировать Фарис.

Что я вообще знаю о сестрах?»

— Похоже, дело нечисто, командир, — тихо сказал Томас Рочестер.

— Ты мой приказ получил. Если на нас нападут и Фарис окажется рядом, убить ее. Будем думать, как выбираться, после того, как ее не станет. Если на нас нападут, а Фарис рядом не будет, отстреливаемся. Скачем к северо-западным воротам, они как раз за нами. Уходим с большим шумом и надеемся, что бургундцы придут на помощь. Ясно?

Она взглянула на англичанина, в прореху между забралом и наустником заметила настороженное выражение его небритого лица. От напряжения он хмурился: понял, что они могут погибнуть до конца утра. Тем не менее неожиданно развеселился.

— Ясно, командир.

— Но если это будет похоже на глупое самоубийство без нужных результатов — не нападаем, выжидаем.

К ней со своего седла обернулся Антонио Анжелотти и указал на что-то в утреннем тумане:

— Вон они.

Зазвенел долгий призыв горна: сигнал перемирия. Впереди, в пяти сотнях ярдов, взметнулись белые штандарты.

— Вперед, — сказала Аш.

Рочестер и эскорт сгруппировались и двинулись вперед.

Аш обратила внимание, как они окружили ее, всадники и пехота; не для защиты, а надменно, как бы демонстрируя, какой они умелый эскорт. Люди, не позволяющие себе проявить страх.

Она слегка покачивалась в седле в такт шагам мерина, проезжая между палатками, глядя сверху на визиготских солдат; теперь она была не та босая женщина, которую они держали в плену в Карфагене; не одиночка, бродившая по их лагерю; но капитан, в окружении отлично вооруженных бойцов, которая — худо ли, хорошо — несет ответственность за отправление их в бой на жизнь или на смерть.

Освещаемая лимонно-желтым светом ранней зари, Фарнс вышла на утоптанную землю. На ней был доспех, но не было шлема. С расстояния в пятьдесят ярдов выражение лица было не разобрать.

«Я могла бы ее убить. Если бы добралась до нее».

С обеих сторон проезда по лагерю выстроились отряды Легиона XIV Утики; солдаты в кольчугах и белых мантиях, влажных от утренней росы, в свете утра вспыхивали наконечники их копий, имеющие форму листа. Она прикинула: от двух до двух с половиной тысяч. Все глаз не спускают с нее и ее эскорта.

— Провались ты, — тихо сказала Аш. — Пусть провалится Карфаген!

И в голове тут же заговорил голос — одновременно и военной машины, и Годфри Максимилиана:

— Прежде чем совершать акт мщения, пойди и выкопай себе могилу.

Ее губы тронула улыбка. Но только внешне — внутри осталась напряженная, регулируемая ярость, которую проявлять нельзя.

— Да… Я никогда не могла понять, что ты хочешь этим сказать.

— Так и понимай — что никакое мщение не стоит такой злобы, такой ненависти. Пытаясь отомстить, сама можешь лишиться жизни.

Сидя в седле, она чувствовала, как раскачиваются ее бедра; одна ее рука — на створке доспеха, другая на животе. Ее всю трясет от холода, но она держит себя в руках. Вспомнился запах крови в холодной камере, такой же холодной, как сегодняшнее утро. Внезапно она ощутила, что в ножнах у нее острый как бритва клинок меча, ощутила его тяжесть своим бедром.

— Есть еще вариант твоей поговорки, — пробормотала она, — и смысл ее такой: только тогда можешь быть уверен, что осуществишь мщение, — когда уже считаешь себя трупом. Потому что побеждает тот нападающий, который не боится смерти. «Прежде чем мстить, пойди и выкопай свою могилу».

— Надо быть очень уверенным в своей правоте, дитя.

— О-о, я ни в чем не уверена. Поэтому мне и надо поговорить с этой женщиной.

Рядом с ней Анжелотти тихо проговорил:

— Ты им простила ребенка господина Фернандо? Караччи, Джон; те, кто умер в доме Леофрика, — да, они — жертвы войны, но ребенка-то можно ли простить?