Том II. Введение в философию права

Что такое один храм; Александр как пожар всей Греции, того, что осталось после Пелопоннесской войны. Теперь афиняне и Греция будут подниматься на бесполезный бунт всякий раз при слухе о смерти Александра. Но 30 000 фиванцев уже проданы в рабство. Тысячи пошедших с Александром в Азию до Индии погибли. И тысячи, если не десятки тысяч, греков, которые против своих на стороне Дария III. Для их теоретика, циника Диогена, Александр был страшнее несравненно: там в Персии был родной старый мир, дикий и страшный, но не смятый, а здесь под знаком мировой культуры и образования выравнивающий каток, по-современному планетаризация. «Отойди от солнца, не засти его» – не ходи в Персию; солнце зороастрийский символ. Александр везде, где появлялся, учреждал сразу демократический строй, эллинские идеалы просвещения, среднеэллинские порядки. Сам поход был чтобы наказать за разрушение греческих храмов при Ксерксе.

Пророчество этого коллапса у Платона.

Разбор тирании в этом конце VIII книги «Государства»[426] похож на подписи к картинкам из нашей недавней истории. Заподозренных в критике тиран уничтожит как агентов крага. Мужественных, великодушных, разумных, богатых, от них он очистит государство, καλόν γε καθαρμόν (567с), а свое общество, новых граждан, он купит из подонков. Смотрите, от нелюбителя демократии можно было бы ожидать хотя бы внимания к тирании, у нее ведь есть свои достоинства – но ничего подобного, у Платона, он враг тирании больше чем демократии, и Еврипида он изгоняет из своего государства за строки о «равнобожественной тирании» из «Троянок» (1169).

Совсем интересное, на первый взгляд странное место 568с: «Обходя другие государства, собирая густую толпу, наняв прекрасные, громкие, убедительные голоса, они тянут политии (гражданские общества) к тираниям и к демократиям». Переход демократии в тиранию показан, но теперь интернационал, который намеренно и сознательно хочет все общества, через пропаганду и подкуп, привести к «тирании и демократии» (568с). Да, это навязывание, широкое, демократии и тирании. Странно, жутковато находить описание действующих среди нас сил у Платона. Наши обсуждения нашей ситуации кажутся в сравнении с его прямотой и силой вялыми, игрой с самими собой в разнообразное закрывание глаз на то что с нами происходит. Мы как бы хотим, рады чтобы с нами снова и снова происходили одни и те же круги, примерно как мы готовы на повторение кругом рождения, старения, умирания. При рождении мы говорим примерно одни и те же слова, при умирании тоже. Мы не устали от вечного повторения. Философия учит нас умереть для него, учит этой смерти, выйти из круговорота жизни к – смерти, да, но в которой другая жизнь. И мы тоже хотим другого, любой поворот, происходящий с нами, мы склонны принять за последний, первый, небывалый, исключительный, и за каждым поворотом угадываем прорыв в новое бытие.

Но вернемся к интернационалу, к тирано-демократическому всемирному заговору. Когда к наемникам пропаганды за тирано-демократию Платон причисляет сначала Еврипида и трагиков, а потом, дальше-больше, видит вот это, обходящее с глашатаями все страны мира и включающее тех поэтов, войско тирана, доброе (καλόν, в переводе Егунова «великолепное»), громадное, пестрое и никогда не одно и то же (у Егунова «всегда меняющее свой состав») <568d>, мы кажется начинаем догадываться, о каком всемирном процессе Платон тут говорит. Имеется в виду вообще государственное устройство, упускающее первую заботу о правде. Правят рабы, потому что они не пробовали закона правды, и делают всех своими рабами, рабов, самое горькое рабство (569с). Если народ, окруженный пестрым войском тиранодемократии, попробует теперь что-то сказать, он «узнает, клянусь Зевсом, что за тварь он породил да еще и любовно вырастил; он убедится, насколько мощны те, кого он попытается выгнать своими слабыми силами» (569b). Стиль этого конца VIII книги вдруг резко меняется. Собеседник Сократа вдруг поднимается и говорит долго и возмущенно, пусть «народ велит и ему (тирану) и его приятелям покинуть пределы государства; так отец выгоняет из дому сына вместе с его пьяной ватагой» (там же). Нет, ничего не выйдет; не получится; власть жестко закрепилась, она теперь может справиться с теми, кто дал ей силу.