Том II. Введение в философию права

Это издевательское подражание Евангелию, где, хотя и много семян гибнет без питания и растоптанные под ногами, одно попадает на τὴν γῆν τὴν καλήν (Мф 13,8) и даст плод, может быть и богатый. Никаких таких надежд у Пушкина в 1823 году не остается. Что при мысли о свободе и революции вспоминается Евангелие, возвращает к тому, что мы говорили о Руссо: перемена истории казалась ему уже подготовленной христианством. Как мы можем сейчас, после всего что видели, живя уже почти в термитном государстве, или внутри железного корабля, как виделось Вернеру Гейзенбергу, серьезно читать Руссо, когда Пушкин уже в 1823 году писал, после конца своего либерального бреда,

Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды;
В порабощенные бразды
Бросал живительное семя –
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды…

Паситесь, мирные народы!

Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.

Руссо этого не мог понять. Не мог даже

понять как важный Гримм
Смел чистить ногти перед ним,
Красноречивым сумасбродом.

Но тогда и евангельское – тоже сумасбродство. И надо признать, что наше общее впечатление такое: всё это из области прекрасных идеалов. По крайней мере так для нас с московских времен, т. е. после Владимира, татар, после разрушения Твери, Новгорода и Пскова, т. е. уже полтысячи лет.

То, что для нас последняя горькая правда, для Руссо начало. Да, пусть Аристотель прав в своем наблюдении, мы действительно видим тот факт, что люди по природе вовсе не равны, одни рождаются для рабства, другие для господства (не совсем так: у Аристотеля для политики и философии). Но по сути Аристотель не прав.

Аристотель был прав; но он принимал следствие за причину. Всякий человек, рожденный в рабстве, рождается для рабства, – нет, конечно, ничего более верного. Рабы теряют всё в своих оковах, вплоть до желания освободиться от этих оков; они довольны своим рабским состоянием, точно так же как товарищи Улисса были довольны своим превращением в скотов. Но если есть рабы по природе, то лишь потому, что до того были рабы вопреки природе. Насилие создало первых рабов, трусость увековечила их.

Аристотель перепутал. Он тоже принял факт за природу. Так и Гуго Гроций. Так и Гоббс. Но оттого что этот факт давно наблюдается, он природой не становится. Мы живем в неприродном, противоестественном неравенстве подвластных и властителей.

Кто из нас способен сейчас видеть вещи глазами Руссо? что надо проверить всякую власть, если мы не рады ей, как дети хорошему отцу? Что позорно воображать себе, будто раз она власть, то и права? Сила нас подавляет. Конечно. Пусть. Ладно, на то она и сила, ничего не поделаешь. Но зачем ей за это, за то что она нас угнетает, дарить ей еще и право? Это всё равно что разбойнику, который отнял почти всё, отдавать из каких-то представлений о честности и остальное.