Том II. Введение в философию права

А теперь объясним причину, по которой бестелесное Слово Божие облеклось в это смертное тело как средство общения с человеком. В самом деле, как иначе, чем в человеческом облике, эта божественная и неосязаемая, невещественная и невидимая Сущность явила бы Себя тем, кто искал Бога в тварных и земных вещах, не умея или не желая иначе познать Творца и Создателя всех вещей? И вот, как подобающее средство общения с человечеством Он принял на себя смертное тело, знакомое людям; ибо всё в мире, говорит пословица, любит подобное себе. Тем, кто привязался к зримым вещам, кто хотел увидеть богов в статуях и безжизненных образах, кто воображал Божество содержащимся в вещественной и телесной материи, кто приписывал божественное достоинство смертным человекам, Слово Божие предстало в этом облике. Итак, Оно взяло на Себя это тело как трижды благословенный храм, чувственную обитель умной мощи, святейший образ, несравненно ценнейший всякой безжизненной статуи. Вещественный и бесчувственный образ, сделанный руками низкого механика из меди или железа, золота или слоновой кости, дерева или камня, может быть удобной обителью для злых духов, но Божий образ, созданный мощью небесной мудрости, обладал жизнью и духовным бытием – живой образ, местилище всяческого совершенства, обитель Слова Божия, святой храм Бога святого[481].

По такой христологии Сын Божий присутствовал в Своем человеческом теле, не будучи привязан к нему.

[…] Он совершал все свои деяния посредством этого тела, в которое Он облекся ради тех, кто не мог иначе постичь Его божественную природу. Во всём этом Он был послушен воле Отца, Сам оставаясь тем же, каким был, когда был с Отцом, неизменным в своей сути, безущербным в своей природе, нескованным узами смертной плоти, не удерживаемым своим пребыванием в человеческом теле от присутствия в других местах[482].

Сын Божий так же не был задет гибелью своего человеческого тела, как музыкант телесно не страдает, когда порваны струны его лиры. Тут переход от христологии к антропологии:

[…] и если тело мудрого человека подвергнется наказанию, мы тоже не можем по-честному утверждать, что искалечены или сожжены его мудрость или душа внутри него[483].

Мы остереглись бы с той же уверенностью сказать, что разум проходит через разрушение тела нетронутым. Сравнение с лирой, которую можно ломать без вреда для музыканта, вряд ли работает, потому что музыкант страдает за свой инструмент. Всмотримся однако в христологию Евсевия, проекцией которого остается его антропология. Сын Божий не бросил свое разбитое тело, как, предполагалось бы в сравнении с лирой, музыкант бросит безнадежно поломанный инструмент. Если бы Сын Божий вознесся на небо, оставив временное человеческое тело на земле, Его приняли бы за фантом. Не было бы доказательства, что Он победил смерть. Он не смог бы внушить ученикам презрение к смерти: нельзя принять ее легко, если знаешь, что после нее твое тело останется для разложения.