Том II

2.

Дождь, такси, любовь кончилась. Едем далеко в ночное кафе. Оно длинное и не очень широкое. В середине проход. По бокам малиновые диваны и столики образуют как бы отдельные ложи. Мы в крайней. С нами последний шофер, рослый сорокалетний француз, с висящими усами, в гетрах и весь в коже. Он молчит и, по-видимому, знает свое место.

Венгерка: «Je veux…»

Скрываю, что поражен ее бесцеремонностью. Заказываю кофе и бенедиктин. Приятно сразу после ликера – одним дыханием – глотнуть горячего кофе. Тот же вкус, не знаешь, два обжигающих или два опьяняющих напитка.

Пьянею. Венгерка вернулась, грубо ко мне переменившаяся. Внезапно внимание нашего столика обращено на маленькую, не молодую, прямо держащуюся женщину. У нее кухарочный вид и странно пристальные, мимо вас, глаза, сухие и упрямые. Что-то от юродивой.

Венгерка подбегает к ней, узнает имя Marie и просит-молит присесть к нам. Marie точно ждала этого и, точно играя на сцене, нехотя, важно соглашается. Француза и меня представляет, причем рука ее не сгибается в моей – вероятно, хороший тон.

За нами наблюдают – господин, серьезный, среднего возраста и с ним две славные молоденькие барышни, не скрывающие веселого удивления. Мне поразительно ловко – от пьянства или от уверенности, что этих людей никогда не увижу, да и они не узнают, кто и почему будет платить. Внутреннего стыда никакого. Ведь я делаю опыт, душевный и внешний, я добровольно иду на единичную авантюру.

Между тем венгерка восхищенно расспрашивает Marie. Она бретонка, больше ничего не запомнил, любознательность прошла. Временами от меня требуется любезное участие. Исполняю, как заказ. Потом предаю свой столик, курю и улыбаюсь, словно нарочно и смеха ради залез в грязную историю. Вскоре и это ни к чему, господин с барышнями уходят.

Пьянею быстро. Я не курильщик, и папироса среди рюмок всегда меня ослабляет. Хочется возрастания шума, какого-то в нем разрешения, чтобы дерзко себя развернуть. Очевидно, трезвый, я чересчур свернутый.

Заказывается новый, белый ликер. Незаметно наливаю свой в венгерскую чашку. Изумление: «Tiens, le cafe est arrose».

Продолжается ухаживание за Marie, я забыт. Обе женщины кажутся грязными и противными. Француз еле разговаривает и чокается только со мной. В его непроницаемом достоинстве осуждение.

Больше не сидится. Гуляю со скукой вдоль прохода. Привычное одиночество среди людей, не требуется немедленных ответов, готовой позы. От этого постепенно становлюсь собой – мешает шум, какая-то потеря памяти, грубое пьяное безволие.

Мною чрезвычайно занята сравнительно молодая пара в одной из лож. Дама улыбается, показывает на меня, откуда-то ее помню. У мужчины смелые до наглости голубые глаза и хорошее правильное лицо. Своим взглядом, наглым и в то же время сочувственным, он сразу меня обворожил. Уверенно делает знак подойти. Конечно, русские.

– Я вам подавала у «Донона», вы были такой джентльмен, с американкой, такой тонный. Сразу вас узнала, а вот глазам не верю.

Она права, только американка была простенькой и скучной француженкой, и ресторан много скромнее своего названия.

– Бывает, что влипнешь. Но вы не подлец, сразу видно. Садитесь с нами, со своими.

Я тронут доверием голубоглазого, не в меру благодарю и сбивчиво объясняю, что без денег.

– Ничего, мы шоферы, извозчики, ну да деньги есть.

Мы задаем друг другу тысячу вопросов. Русские до сих пор не привыкли, что их тьма в Париже, и они взаимно доброжелательны и любопытны, как земляки в казарме.

Даму нашу зовут Зоей. У нее бледное тонкое лицо, густые брови и черные удлиненные глаза – весь тип облагороженно восточный. Прическа на grande beaute, волосы гладкие, сзади узлом и пробор посередине. Но грязные ногти, и не хватает одного переднего зуба.

Мой голубоглазый красив, самоуверен и за всех говорит. Вероятно, в прошлом бойкий студент из провинции, немало потом навидавшийся.

Романа у них, кажется, нет – во всяком случае, оба заняты только мною.

Все это необыкновенно приятно: наконец, после шаткой неуютной ночи верное убежище. Ради прочности его должен доказать, что не «подлец» и не попрошайка. Дома под ключом стофранковки, которые берегу от самого себя. Замышляю план и немедленно хочу осуществить.

– Господа, мы сейчас же едем ко мне, это близко. Вы одолжите на выпивку, хорошо?

Не терпится, тороплю. Голубоглазый неожиданно советует:

– Все-таки попрощайтесь со своей венгеркой.

В последней ложе пир горой. Целую руку, никто не замечает. Вдруг француз с висящими усами, о котором забыл и думать, тяжело встает.

– Je vous emmene.

Он по-товарищески сговаривается с голубоглазым, причем у обоих одинаковые фуражки. Это мне кажется особенно трогательным, высшая точка в нарастании, неправильность и оторванность которого смутно понимаю.

Француз же покупает куэнтро.