Томъ пятый. Американскіе разсказы

За канавой свѣтлѣе стало. Прошли мало времени по полю, нашли на домъ, въ окнахъ огонь горитъ, въ родѣ корчмы.

Не вытерпѣла Авдотья, спросила:

— А гдѣ ваша граница?

А нѣмецъ говоритъ:

— Овва! А канава гдѣ? Давайте на складке, водке пить!

А люди крестятся и говорятъ:

— Слава Богу!

Потомъ они опять поѣхали по машинѣ до города Ямбурга (Гамбурга). Перестали люди говорить по-русски. Кабы не жиды, не какъ бы хлѣба купить.

«Слава тебѣ, Господи! — искренно подумала Авдотья. — Вездѣ ихъ Господь насажалъ, жидочковъ нашихъ. Все-таки землячки!»

Мужики въ Красномъ не очень любили жидовъ, особенно Мошку кабатчика. Но за послѣднія двѣ недѣли Авдотья уже научилась считать каждаго, кто умѣлъ сказать три слова по-русски, землякомъ и братомъ.

Въ Ямбургѣ ихъ посадили въ эту желѣзную неволю и повезли по морю. Везутъ, везутъ, кто тамъ знаетъ, когда будетъ конецъ. Она опять высунула голову изъ койки и посмотрѣла черезъ каюту. Навстрѣчу ей смотрѣло другое лицо, маленькое, смуглое, увѣнчанное огромной гривой жесткихъ и вьющихся волосъ, кое-какъ скрученныхъ на темени и издали похожихъ на черную мѣховую шапку.

— Але вы не спите, Рива? — спросила Авдотья.

Рива отрицательно качнула своей мѣховой шапкой.

— Тошно мнѣ, Рива! — призналась Авдотья.

— И что такое тошно? — презрительно переспросила Рива, думая, что Авдотью тошнитъ отъ морской болѣзни. — Пхе! Я уговаривала себѣ, что я не стану ломать, и вотъ я здоровъ.

Ломать вмѣсто блевать было переводомъ еврейскаго слова brechen.

Авдотья покачала головой.

— Ой, нѣтъ, Рива! — сказала она. — Скажи лучше, на что мы въ Америку поѣхали?

— Пст, — прошипѣла Рива. — На что поѣхали?.. Кусокъ счасця искать, доле!..

Она говорила такъ увѣренно, какъ будто въ новой странѣ за океаномъ счастье валялось на улицахъ или раздавалось даромъ каждому желающему.

— А какъ же мы жить будемъ? — продолжала Авдотья.

Разговоръ этотъ почти безъ всякихъ измѣненій происходилъ десять разъ, но Авдотья никакъ не могла имъ насытиться. Несокрушимая увѣренность и энергія словъ и жестовъ Ривки дѣйствовали, какъ электричество, и въ минуту унынія Авдотья спѣшила зарядить свою опустѣлую душу отъ этой живой лейденской банки.

— Атъ! — сказала Ривка съ непоколебимымъ видомъ. — Бархатъ и шелкъ станемъ мы носить. Шляпки надѣнемъ, какъ барыни!

— А я куда пойду? — сказала Авдотья. — Языка нѣту. Ничего не умѣю городское!..

— Въ прислуге пойдешь! — сказала Ривка увѣренно. — Видишь, какая ты здоровая!.. Я бы такая была, ухъ, что бы я надѣлала!..

— А ты тоже пойдешь въ прислуги? — спросила Авдотья.

Лицо Ривки пріобрѣло угрюмый видъ.

— А ни! — сказала она. — Я буду сама себѣ человѣкъ!.

— Что же ты будешь дѣлать? — настаивала Авдотья.

— Сигаренъ, — сказала Ривка, — и папиросенъ. Я вже видала и въ старомъ мѣстѣ, якъ ихъ дѣлаютъ. У кого умъ есть, то завше не трудно вывчиться!

— Я бы тоже испытала, — сказала Авдотья.

— А ни! — убѣдительно повторила Ривка. — Отъ папиросенъ духъ идетъ. Ты не привыкъ.

— А ты вѣдь тоже не привычна! — возразила Авдотья, сообразивъ, что ея спутница только еще хочетъ «вывчиться» новому ремеслу.

— Фа! — сказала Ривка. — Ты деревенскій гое[4], ты любишь вольны духъ, а я виленска. Виленскій крѣпкій вонь, мой носъ привыкъ.

Авдотья ничего не возражала.

— За того ты лучше иди въ прислуге! — разсудительно продолжала Ривка. — Въ Америкѣ кушать много даютъ. Толстѣть станешь, бѣлый будешь, новый мужъ возьмешь.

Ривка знала подробности Авдотьиной исторіи и относилась къ нимъ въ высшей степени легкомысленно.

— А ты почто не пойдешь въ прислуги? — опять спросила Авдотья немного недовѣрчиво.

Ривка окончательно разсердилась.

— Нехай ихъ всѣ черты возьмутъ! — сказала она со злобой. — Ты — ковалиха, ты въ хозяяхъ жила. А я съ измалечки въ людяхъ. Мало они мой кровь пили. Нехай они себѣ лопнутъ!..

— Теперь южъ досыть! — прибавила она, немного успокоившись. — Я буду себѣ сама, сама!..

Ривкѣ, какъ и Авдотьѣ, было тридцать лѣтъ; она была еврейская прислуга и получала жалованье по третямъ, — шесть, восемь рублей въ треть, а если помѣсячно, то по два рубля въ мѣсяцъ. Изъ этихъ денегъ она еще должна была помогать старой полуслѣпой матери, которая торговала пряниками и иголками въ одной изъ каменныхъ нишъ городской стѣны.

Стремленіе уѣхать въ Америку захватило Ривку еще молодой дѣвушкой. Даже когда Абрумка Рукавекъ, который служилъ «попихачемъ» у богатаго Ефроима, вдругъ задумалъ провести ее подъ свадебнымъ балдахиномъ, она сурово отвѣтила:

— Сперва поѣзжай въ Америку, посмотри на бѣлый свѣтъ; заработай немного денегъ, чтобы наши дѣти не мучились, какъ нищіе!..

Но у Абрумки были маленькіе слезящіеся глазки, которые не могли смотрѣть на бѣлый свѣтъ, не щурясь; онъ такъ и остался попихачемъ и не завелъ даже собственнаго «краму», а Ривка стала понемногу копить деньги, по рублю въ мѣсяцъ, по три рубля въ треть, и за десять лѣтъ накопила-таки деньги, необходимыя для переѣзда въ Америку.