Томъ пятый. Американскіе разсказы

Мулатъ немного подумалъ и махнулъ рукой.

Чиновникамъ было предоставлено дискреціонное право пропускать или не пропускать эмигрантовъ, сообразно ихъ внѣшнему виду и связности ихъ отвѣтовъ. Но послѣдняя недѣля отличалась большой придирчивостью, и нѣсколько десятковъ человѣкъ уже были запрятаны въ различныхъ камерахъ и палатахъ острова. Теперь запасъ жестокости истощился. Просьбы мужчинъ и слезы женщинъ успѣли затронуть даже заскорузлые нервы пріемщиковъ, и съ Авдотьи должна была начаться новая, болѣе кроткая недѣля. Чиновникъ соображалъ, что въ Нью-Іоркѣ вѣчный недостатокъ въ прислугѣ; глядя на мозолистыя руки Авдотьи, онъ подумалъ, что, навѣрное, эта суровая и крѣпкая баба не останется безъ работы въ американскомъ Вавилонѣ.

Авдотья взвалила на плечи свой узелъ и, пробравшись сквозь толпу писцовъ, служителей и носильщиковъ острова Эллиса, которые съ озабоченнымъ видомъ сновали взадъ и впередъ, стала спускаться съ лѣстницы, выводившей на дворъ. Она не имѣла яснаго представленія о томъ, чего отъ нея хотѣлъ этотъ огромный чернолицый мужикъ, похожій на черта, но она чувствовала, что была опутана неволей и теперь выбирается на свободу. На дворѣ ярко свѣтило горячее іюньское солнце, зеленая травка покрывала откосы острова, гладкая вода разстилалась кругомъ, какъ зеркало, и легкій вѣтерокъ уносилъ тонкій туманъ, открывая громаду зданій незнакомаго города. Авдотья вышла на дворъ подъ открытое небо и стала обѣими ногами на твердую землю, послѣ четырнадцатидневнаго пребыванія въ плавучей желѣзной тюрьмѣ. И вдругъ не только этотъ пароходный плѣнъ, но вся предыдущая жизнь показалась ей безпросвѣтной тюрьмой, гдѣ она мучилась такъ много лѣтъ вмѣстѣ со всѣми другими людьми.

У каждаго была своя цѣпь и свой сторожъ, и никто не смѣлъ поднять голову и сказать громкое слово.

Ей пришлось убѣжать ночью изъ дому, красться по лѣсамъ и болотамъ, отдаться на чужую власть и ласку, выносить непонятную брань, грубые жесты и толчки, чтобъ добраться до перваго солнечнаго просвѣта.

Для того, чтобы съѣхать на берегъ, нужно было дождаться, пока отойдетъ очередной пароходъ. На площадкѣ передъ мостикомъ собралась цѣлая толпа освобожденныхъ эмигрантовъ; агенты дешевыхъ гостиницъ и комиссіонныхъ конторъ, искатели дешеваго труда и разные темные бродяги еврейскаго и ирландскаго квартала. Какой-то маленькій человѣкъ съ бритымъ лицомъ и въ фуражкѣ съ козырькомъ прошелъ мимо Авдотьи и вдругъ заговорилъ съ ней по-польски.

— А цо, пани, машь ту робиць? — спросилъ онъ, значительно сжимая свои тонкія губы.

Авдотья молчала.

— Я моге для пани зналезць обовензокъ (я могу для васъ найти занятіе), — не унимался человѣкъ.

— Не надо! — коротко отвѣтила Авдотья.

— То пани бендзешь сѣ тылько задаремно мучила (въ такомъ случаѣ вы будете только напрасно мучиться), — настаивалъ незнакомый доброхотъ.

— Отвяжись, сатана! — грубо отвѣтила выведенная изъ себя Авдотья. — Проживу я безъ твоей подяки (услуги)… Сгинь съ обовензкомъ своимъ. Здѣсь вольная земля…

Грубый и вольный воздухъ Америки уже заразилъ ее, и она тоже готова была толкаться въ толпѣ и драться съ каждымъ встрѣчнымъ, чтобъ вырвать себѣ «кусокъ новаго счастья», какъ говорила Ривка.

Еврейка тоже вышла на дворъ, сгибаясь подъ тяжестью своихъ узловъ. Она смѣло объявила себя папиросницей, и ее пропустили безъ затрудненій. Кромѣ того, у ней осталось еще тридцать пять рублей отъ десятилѣтнихъ сбереженій.

Пароходъ перерѣзалъ проливъ и причалилъ къ пристани у батареи. Толпа эмигрантовъ хлынула на улицу. У самыхъ дверей стоялъ городовой гигантскаго роста и чудовищной толщины и, помахивая увѣсистой дубиной, сердито подгонялъ каждаго, кто медлилъ выйти изъ прохода. Его грубое лицо заросло короткой рыжей бородой и выглядѣло необычайно свирѣпо. Его какъ будто нарочно выбрали и поставили здѣсь, чтобы внушить эмигрантамъ, что и въ Америкѣ полиція можетъ при случаѣ показать кузькину мать.

Потомъ и этотъ послѣдній тюремный сторожъ остался сзади. Группы эмигрантовъ стали переходить черезъ площадь, направляясь къ подъему на воздушную желѣзную дорогу. Прохожіе невольно останавливались и глядѣли на этихъ новыхъ пришельцевъ съ тяжелыми мѣшками и неувѣренными движеніями. На каждомъ шагу эмигранты встрѣчали что-нибудь непривычное, къ чему надо было присмотрѣться и освоиться.

Недалеко отъ входа на лѣстницу группа пожилыхъ евреевъ въ длиннополыхъ сюртукахъ, съ большими нечесанными бородами и завитыми пейсами, застряла у круглой рогатки. Они никакъ не могли взять въ толкъ, что каждый поворотъ пропускаетъ только одного человѣка, и лѣзли всѣ вмѣстѣ, одновременно толкая вѣтки рогатки въ противоположныя стороны. Прохожіе смѣялись. Одна худощавая американка въ сѣромъ платьѣ, съ длинной сѣрой шеей и свѣтлыми глазами, похожая на сѣрое змѣиное чучело, подошла поближе.

— Пусть учатся! — говорила она нравоучительнымъ тономъ. — Пусть привыкаютъ, какъ нужно ходить въ Америкѣ!..