Томъ пятый. Американскіе разсказы

Пріятельницы помѣстились въ маленькой, совершенно темной квартирѣ, гдѣ и безъ нихъ было уже человѣкъ десять жильцовъ. Хозяйка отвела имъ общую постель въ углу комнаты съ платой по четвертаку за ночь. Днемъ всѣ уходили по своимъ дѣламъ, а къ ночи собирались, какъ тараканы въ щель, и ложились спать на полу въ повалку.

Огромный домъ былъ населенъ паріями населенія, бѣдными, больными и ни къ чему непригодными людьми, вперемежку съ бѣднѣйшими изъ зеленыхъ эмигрантовъ. Здѣсь были собраны отбросы Вильны и Варшавы, изъѣденные золотухой и покрытые коростой, съ руками тонкими, какъ спички, съ ввалившеюся грудью и отравленною кровью. Они были слишкомъ тощи и голодны, чтобы научиться чему-нибудь среди окружающей суеты. Общество еврейской благотворительности тратило на нихъ ежегодно сотни тысячъ долларовъ, вносило за нихъ квартирную плату, дѣлало еженедѣльныя выдачи на пищу и лѣкарства, но безъ всякаго видимаго результата, ибо эти люди роковымъ образомъ уже не могли измѣниться.

Ривка, впрочемъ, тотчасъ убѣжала съ одной изъ знакомыхъ, пріобрѣтенныхъ по дорогѣ, и вернулась поздно вечеромъ. Издали ее трудно было узнать. Она сняла старую виленскую тальму, похожую на свитку, и «зеленые» башмаки. Теперь на ногахъ ея красовались низко вырѣзанныя туфли изъ желтой кожи со шнуровкой, достигавшей до носковъ. Плоская грудь ея была обтянута бѣлой брилліантиновой блузкой съ прошивками, а голова покрыта широкополой шляпой съ большимъ перомъ, окрашеннымъ въ модный огненно-красный цвѣтъ.

— Вотъ какъ ты одѣлась! — сказала Авдотья не безъ нѣкоторой зависти.

Она еще не усвоила ни одного англійскаго слова, но успѣла понять, что въ этой странѣ цѣна человѣка, прежде всего, опредѣляется платьемъ.

— Атъ! — сказала Ривка какъ будто въ подтвержденіе. — Я сама дура, пускай моя одежда будетъ умная!..

— Чисто сковородка! — сказала Авдотья, разглядывая новое пріобрѣтеніе подруги. — Много, небось, денегъ!

Въ головѣ ея промелькнула на минуту мысль, нельзя ли и ей пріобрѣсти такую соломенную сковороду, обвитую ярко-красными перьями.

— Что наши деньги! — презрительно фыркнула Ривка.

Она пустила въ ходъ остатки своихъ сбереженій, нимало не разсчитывая впередъ.

— Вотъ здѣсь такъ деньги, кому Богъ счастья пошлетъ! Постманъ имѣетъ сто далеровъ на мѣсяцъ, шлесеръ три далера на день!..

— Ну, — недовѣрчиво воскликнула Авдотья. — А прислуга?

— Что прислуга! — не унималась Ривка. — Нѣтъ, ты послушай! Ты себѣ только послушай! Ихній далеръ будто какъ рубль, а по-нашему два рубля. Это вѣдь шесть рублей на день, а! Страхъ, какія деньги!..

— Что-то ужъ очень много! — недовѣрчиво сказала Авдотья. — Въ Красномъ, кажется, даже у пана не было такихъ страшныхъ денегъ.

— А еще здѣсь Юнія[7] есть! — продолжала разсказывать Ривка. — Вотъ это такъ хозяйка! Платитъ по три далера, еще по три съ половиной, а день короткій! Еще солнце не зашло, иди домой, гуляй до вечера. А работа у ней весь годъ не кончается!.

— Какая Юнія, католицкая? — спросила Авдотья смущеннымъ голосомъ.

Въ головѣ ея все спуталось, и она была недалека отъ того, чтобы связать эти шальныя деньги съ антихристовой печатью.

— Есть и католицкая, — сказала Ривка, — а есть и жидовская. Просто сказать, всѣхъ вѣръ.

У Авдотьи отлегло отъ сердца. Конечно, ни антихристъ, ни католицкая Юнія не стали бы платить наличныя деньги за еврейскія души.

— Зачѣмъ же она нанимаетъ людей? — спросила она уже съ любопытствомъ.

— Я сама не знаю! — призналась Ривка. — Но я узнаю! — прибавила она своимъ непоколебимымъ тономъ. — Я до всего докопаюсь въ этой Америкѣ.

— Вотъ намъ бы наняться къ ней! — сказала Авдотья.

— Я уже нанялась! — сообщила Ривка съ невозмутимымъ видомъ.

— Тьфу! — даже сплюнула Авдотья. — Какая ты проворная, Господь съ тобой! Говори, почемъ!

Она готова была повѣрить, что Ривка пробралась къ невѣдомой, но щедрой Юніи и будетъ получать три съ половиной «далера» въ день.

— Я по два далера, — сказала Ривка, — въ недѣлю! Развѣ это мало? — прибавила она, видя разочарованіе на лицѣ Авдотьи. — Ничего, потомъ будетъ больше! Дома, небось, еще меньше получали! — прибавила она, какъ будто для собственнаго утѣшенія.

Авдотья немного подумала.

— А день долгій? — спросила она дѣловымъ тономъ.

Хотя она не видѣла еще ни одного американскаго босса (хозяина), безпокойное чувство человѣка, продающаго свой трудъ, уже заговорило въ ней, и она интересовалась не только платой, но и длиной рабочаго дня.

— Отъ слонца до слонца! — кратко отвѣтила Ривка.

— Ого! — сказала Авдотья съ невольной насмѣшкой. — Какъ косари?

— Ничего, мы привычны! — сказала Ривка. — Дома, небось, еще дольше работали!

Авдотья опять подумала.

— Обѣщалась я начальнику здѣшнему въ прислугахъ счастья искать, — сказала она, — черному тому. Ужотко я попробую завтра!

Авдотья была чужда романтическаго идеала независимой жизни, увлекавшаго Ривку.

«Самостоятельная» работа на фабрикѣ «отъ слонца до слонца» за два «далера» въ недѣлю не имѣла въ ея глазахъ никакой привлекательности.

III.