Томъ седьмой. Духоборы въ Канаде. — Белая Арапія. — Искатели

Эмигрантскій домъ состоялъ изъ двухъ отдѣльныхъ бараковъ. Одинъ — побольше и почище — назначался для болѣе культурныхъ переселенцевъ изъ Англіи и Скандинавскихъ государствъ. Въ немъ стояли кровати, застланныя простынями, и деревянные столы. Жильцовъ, однако, не было, ибо среди англо-скандинавскихъ пришельцевъ полные бѣдняки рѣдки. Кромѣ того, и англичане, и скандинавы питаютъ закоренѣлую ненависть ко всякаго рода казеннымъ помѣщеніямъ.

Другой баракъ назначался для восточныхъ варваровъ. Онъ былъ очень грязенъ, и вся мебель его состояла изъ деревянной лавки со сломанною ногой, которая была прислонена къ стѣнѣ и укрѣплена подставленнымъ снизу чурбаномъ. Груда соломенныхъ тюфяковъ была свалена въ углу. Полъ, навѣрное, не былъ мытъ со времени постройки, и досчатыя стѣны были испещрены слѣдами раздавленныхъ клоповъ. Къ моему удивленію, все населеніе барака состояло изъ малороссовъ изъ-подъ Полтавы, которые пріѣхали сюда нѣсколько дней тому назадъ и пока пріютились въ эмигрантскомъ домѣ. Ихъ было три семьи. Мужчинъ не было, они ушли на работу. Одна изъ функцій переселенческаго управленія — отыскивать работу своимъ кліентамъ, и оно исполняетъ ее чрезвычайно быстро и успѣшно. Такимъ образомъ, черезъ двѣ-три недѣли эмигрантъ уже получаетъ возможность занять собственную квартиру, и держать его въ казенномъ клоповникѣ нѣтъ болѣе основанія.

Группа женщинъ сидѣла на полу, собравшись въ кружокъ, и пила чай. Скатертью имъ служилъ головной платокъ одной изъ нихъ, которая сидѣла простоволосая, съ чайникомъ въ рукахъ и ребенкомъ на колѣняхъ. Рядомъ сидѣла другая, подобравъ ноги и сгорбившись надъ своей грубой глиняной чашкой. Она была еще совсѣмъ молодая, и лицо у нея было странное, — узкое, съ большимъ лбомъ и строгимъ выраженіемъ. Глаза у нея были выцвѣтшіе, прищуренные, очевидно больные. Они постоянно смотрѣли внизъ и даже въ разговорѣ почти никогда не обращались на лицо собесѣдника. Выходило, какъ будто эта женщина разговариваетъ сама съ собой или съ кѣмъ-то невидимымъ, кому она не рѣшается посмотрѣть въ глаза.

Множество ребятишекъ, маленькихъ, грязныхъ, полунагихъ, ползали во всѣхъ углахъ и кувыркались на грудѣ рухляди. Ихъ было такъ много, что они скрадывали пустоту барака и какъ-то придавали ему жилой видъ.

— Чьи же эти дѣти? — невольно спросилъ я, когда нѣсколько оборванцевъ, свившись въ живой клубокъ, скатились съ груды тюфяковъ, прямо мнѣ подъ ноги, не переставая на ходу тузить и щипать другъ друга.

Женскій кружокъ тотчасъ же вывелъ меня изъ недоумѣнія.

— У мене шестеро, — сказала простоволосая баба, — тутай въ Мелигранѣ. Та двое на улици, та одинъ съ батькомъ ушелъ.

— Та и у меня тоже девьять, — сказала ея сосѣдка съ лѣвой стороны, толстая, съ краснымъ лицомъ, одѣтая съ патріархальною простотой, въ длинную холщевую рубаху, подпоясанную шерстянымъ гайтаномъ. — У Дуни тоже девять, — прибавила она. — Вси здисяй въ Телеграмѣ.

Она ткнула пальцемъ въ грудь третью участницу кружка, маленькую сморщенную старушенку, потомъ указала рукой въ уголъ на группу копошившихся ребятишекъ. Мелигранъ и Телеграмъ, очевидно, составляли видоизмѣненіе непривычнаго слова эмигрантъ и обозначали эмигрантскій баракъ.

Молодуха съ больными глазами помолчала, не поднимая глазъ съ земли.

— А у мене нема ни едного, — наконецъ сказала она. — Ни дітей, — ни чоловіка!.. Я сама една!..

— Ото! — сказала простоволосая. — Тожъ тобі ладнійше одъ насъ (тебѣ лучше, чѣмъ намъ)!..

— Біда съ дітми на чужій стороні! — пояснила она, обращаясь ко мнѣ. — Та ще и въ дорозі, на чугунці тій… Хто плаче, хто гомонить, хто істи просить. А я имъ кажу: цытьте, діти, бо вкину подъ рейки, тутъ васъ машина и задавитъ (молчите, дѣти, не то кину на рельсы, тутъ васъ машина и задавитъ)!

— Ни! — сказала молодуха упрямо и просто. — Чоловікъ да дитина-то наймыльше одъ усего!..

— А на судні еще хуже, — продолжала простоволосая перебирать свои воспоминанія. — Блюютъ. Судно качае: бухъ, бухъ, бухъ! А я имъ кажу: цытьте, діти, бо вкину въ воду — то воны и замовчатъ!

Она говорила удивительно ровнымъ, почти безучастнымъ голосомъ. Очевидно, слезы, голодъ и готовность броситься въ воду или на рельсы поѣзда вошли въ житейскій обиходъ этой группы странницъ, и онѣ не видѣли во всемъ этомъ ничего особенно необыкновеннаго.

— У мене бувъ чоловікъ, — сказала молодуха, продолжая думать о своемъ, — да его въ москаляхъ спекли, въ Палтантурѣ. Потимъ того кажутъ, ступай домой! Тамъ духъ легкій, — вылічишься! А одъ же не вылічився, померъ.

Въ комнатѣ стало какъ-то тоскливо послѣ этихъ немногихъ словъ.

— А что, не скучно вамъ объ родномъ мѣстѣ? — спросилъ я по невольной ассоціаціи идей.

— Сумно? — переспросила простоволосая. — Зачѣмъ намъ сумовать? Можетъ, здѣсь лучше будетъ.

— Вездѣ Божья земля! — подхватила баба въ холщевой рубахѣ. — Насъ вонъ сосѣди съ села не пускали. Куда, говорятъ, ѣдете? На гибель ѣдете! И агентъ жидовскій… Вкинутъ васъ жиды въ воду, не довезутъ до мѣста… А все-же-таки довезли!