Томъ шестой. За океаномъ

— «Уважаемый начальникъ!» — прочиталъ онъ заголовокъ. — Ну, тутъ личное, — немного замялся онъ, — очень онъ хвалитъ нашу школу. А вотъ дальше онъ пишетъ о себѣ.

— «Кажется, хозяинъ мною доволенъ… — снова прочелъ онъ, — говоритъ, что въ прошлый мѣсяцъ маслобойня дала хорошій выходъ». Онъ по маслодѣлію, — коротко объяснилъ Драбкинъ. — «Жить здѣсь очень скучно… — прочелъ онъ, — глухо здѣсь. Хозяева всю зиму живутъ въ городѣ. Я совсѣмъ одинъ. Книгъ мало. Здѣшнимъ людямъ нѣтъ дѣла до идей. Рабочихъ на фермѣ девять. Трое пьютъ, другіе копятъ деньги. Чѣмъ зарабатывать, — имъ все равно, земледѣліемъ, промысломъ, лавкой, лишь бы прибавлялось въ банкѣ. Я тоже хотѣлъ копить, но приходится посылать мамашѣ. Мамаша прислала письмо, пишетъ, что жалованье маленькое, только тридцать долларовъ, говоритъ: „въ городѣ тебѣ бы дали хорошее мѣсто, ты образованный, непьющій!“

Отъ этого письма я упалъ духомъ. Но потомъ я вспомнилъ ваши слова, что вы говорили о земледѣліи, что земледѣліе есть наша миссія и самое благородное занятіе, и я опять укрѣпился и рѣшился съ Божьей помощью оставаться на фермѣ и держаться за земледѣліе, а тамъ будетъ, что Богъ дастъ. И не правда ли, дорогой учитель, что земледѣліе основа жизни общества?…»

Письмо было написано по-англійски, но Драбкинъ чрезвычайно искусно переводилъ его на русскій языкъ, сохраняя даже всю наивность и непосредственность юношеской души, выливавшейся изъ этихъ строкъ. Рулевой и еще одинъ недавно пріѣхавшій инженеръ плохо понимали по-англійски. Впрочемъ, почтенный директоръ вообще славился своимъ многоязычіемъ, которое онъ упражнялъ столько лѣтъ во время педагогической дѣятельности среди разношерстныхъ элементовъ нижняго Нью-Іорка. О немъ даже говорили, что онъ одновременно думаетъ на трехъ языкахъ.

— А сколько бы ему дали въ городѣ? — невинно спросилъ Косевичъ.

— Долларовъ шестьдесятъ, я полагаю! — сказалъ Драбкинъ. — Нашихъ молодыхъ людей цѣнятъ вездѣ! — прибавилъ онъ съ прежней гордостью. — А немного погодя и сто дали бы!

— Отлично! — согласился Косевичъ. — Значитъ, по вашимъ совѣтамъ, онъ понижаетъ свой жизненный уровень! — неожиданно прибавилъ онъ.

— Какъ понижаетъ? — съ недоумѣніемъ спросилъ Драбкинъ.

— Конечно, понижаетъ! — засмѣялся Косевичъ. — Онъ живетъ въ глуши, безъ книгъ, съ людьми, которымъ нѣтъ дѣла до идей, а получаетъ жалованья вдвое меньше!

— Пускай! — возразилъ Драбкинъ немного упрямымъ тономъ. — Зато онъ ушелъ изъ безплоднаго города къ плодородному труду земли!

— Пустяки! — сказалъ Косевичъ непочтительно. — Что онъ производитъ изъ земли, — масло? А горожанинъ производитъ штаны? Мы масло съѣдимъ, а штаны сносимъ, и все одно къ одному. Но вы сами знаете, что современное направленіе цивилизаціи влечетъ людей изъ деревни въ городъ.

— Въ этомъ великое зло! — сказалъ Драбкинъ. — Рёскинъ говоритъ…

— Рёскинъ человѣкъ крупнаго роста, — перебилъ Косевичъ, — но знаете ли, онъ усѣлся посреди бѣгущаго потока и говоритъ: я плотина! Какой же въ этомъ толкъ? Сидѣть ему мокро, а вода бѣжитъ да бѣжитъ мимо.

— Вы все аллегоріями говорите! — возразилъ Драбкинъ. — Но дѣло вѣдь очень просто. Если бы не было земледѣлія, вѣдь всѣмъ намъ ѣсть было бы нечего…

— А вотъ химія сдѣлаетъ шагъ впередъ, и будетъ у насъ искусственная ѣда! — буркнулъ Косевичъ.

Онъ взялъ со стола большую румяную грушу и медленно принялся очищать ее отъ кожицы дессертнымъ ножомъ.

Драбкинъ въ свою очередь улыбнулся.

— Эти груши говорятъ другое! — сказалъ онъ неожиданно. — Придется вамъ подождать, пока химія сдѣлаетъ тамъ такія груши!

Въ публикѣ засмѣялись. Изъ фруктовъ, лежавшихъ на столѣ, все, что было получше, было прислано изъ сада академіи и составляло наглядное свидѣтельство практическихъ успѣховъ земледѣлія подъ руководствомъ Драбкина.

— Къ чему намъ спорить? — вдругъ обратился къ нему Бугаевскій черезъ столъ. — Вы прочли намъ одно письмо. Но было бы интересно узнать, что думаютъ объ этихъ вопросахъ другіе люди, помоложе?

Глаза всѣхъ присутствующихъ обратились къ окну, гдѣ примостились два человѣка, выдѣлявшіеся свѣжестью лицъ, пошибомъ осанки и даже покроемъ одежды. Это были настолько молодые люди, что изъ скромности они не рѣшили искать себѣ мѣста за общимъ столомъ, и, усѣвшись въ сторонѣ, этимъ еще болѣе выдѣлили себя изъ общаго уровня.

Александръ Вихницкій сидѣлъ слѣва. Ему было около двадцати пяти лѣтъ. Онъ былъ высокъ ростомъ и сухощавъ, съ блѣднымъ лицомъ, слегка опушеннымъ кудрявой русой бородкой.

Онъ былъ сыномъ мелкаго торговца изъ Москвы и былъ привезенъ въ Америку десятилѣтнимъ мальчикомъ. Онъ учился въ хорошей американской школѣ, прошелъ университетъ и теперь былъ учителемъ языковъ въ ноксвильской академіи. Въ домѣ его родителей, однако, господствовалъ русскій духъ, и онъ довольно чисто говорилъ по-русски, хотя и съ англійскимъ акцентомъ и не безъ случайныхъ ошибокъ.