Том второй. Лирика, повести в стихах, сатира, пьесы

Они вдвоем смотрели вдаль
Из-за бетонных стен.
«Стреляют!» — вымолвил Лаваль.
«Палят!» — сказал Петэн.

«Беда!» — подумал Пьер Лаваль

И впал в глубокую печаль.

Он, как премьер и как француз,

Не может не грустить:
Его страну от рабских уз
Хотят освободить.

Глядит сквозь щелку Пьер Лаваль,

И грустью он объят.
Он понимает, что едва ль
Грехи ему простят.

Что продал недругам давно

Он совесть и страну,
И вместе с ними суждено
Ему идти ко дну! 

Безработные палачи

…Не для торжественных речей,
Не для банкетов светских
Собралась шайка палачей,
Гаулейтеров немецких.

Один-единственный вопрос

Интересует их всерьез,
А суть вопроса вкратце:
Куда им всем деваться?

Они, гаулейтеры, вчера

От Минска до Версаля
И от Ламанша до Днепра
Европой управляли.

Теперь у них переполох,

Им тесно в душной банке.
Сидит в котле гаулейтер Кох,
В котле — гаулейтер Ганке.

Иных уж нет, а те — в пути,

Готовятся к отлету…
Но где бездомному найти
Гестаповцу работу?

Кули таскать? Рубить дрова?

За это платят скудно.
Притом дрова — не голова.
Рубить их очень трудно!

Лудить, паять, кроить, дубить

Труднее, чем дубасить.
Носить трудней, чем доносить,
И легче красть, чем красить.

Так что же делать? Вот вопрос.

Ответа ждет гаулейтер.
Но, хвост поджав, как битый пес,
Дрожит и сам ефрейтор.

Разговор ефрейтора с генеральским мундиром

Прощай, мой мундир, мой надежный слуга.
Приходит минута разлуки.
Навеки прощай!.. Уж не ступит нога
В мои генеральские брюки!

С тобой покорить я надеялся мир,

Мечтал о добыче и славе.
С тобою в Париж я вступил, мой мундир,
В тебе гарцевал по Варшаве.

В тебе я когда-то всходил на Парнас

С веселой подвыпившей свитой.
В тебе я летал по Европе не раз
От фьордов норвежских до Крита.

Осталась прореха в твоем рукаве,

Прореха огромная — сзади
На память о тщетном стремленье к Москве,
О том, что стряслось в Сталинграде…

Вот эти заплаты оставил Донбасс.

Карелия… Крым… Украина…
Вот Венгрия, Польша… А эти сейчас
Нашиты вблизи от Берлина.

Теперь ты скучаешь в грязи и в пыли,

Лишившись подкладки атласной,
И тихо дрожишь, услыхав невдали
Орудия Армии Красной.

С тобою дождались мы черного дня.

Свой век доживем мы в разлуке.
И скоро повесят тебя и меня
Суровые, твердые руки.

Меня до костей пробирает озноб, —

Так сильно грохочут орудья.
Тебя бы — в мой гроб, а меня — в гардероб!
Да только найдут меня судьи…

Давно уложил я тебя в чемодан,

Мечтая лететь в Аргентину.
Увы, далеко от меня океан,
А фронт подступает к Берлину!

Прощай, мой мундир, мой надежный слуга.

Приходит минута разлуки.
Навеки прощай!. Уж не ступит нога
В мои генеральские брюки…

1944

Берлинская эпиграмма