Том второй Стихи, проза

оставив коньяк и сюжеты другим.

«Читаю Толстого. Раньше – казался скучным»

Читаю Толстого.

Раньше – казался скучным.

Поставила Linux.

Варю понемногу щи.

Знаешь, котенок, любовь – это меч двуручный,

поэтому глупо ее одному тащить.

Попробуй понять:

я не стала любить больнее.

Просто понятие боли теряет вид.

Соседская девочка слушает группу "Звери".

И все, что ее касается, – предстоит.

Мое поколение слишком себя жалеет.

А тем, кто нас младше, сюда уже не пройти.

Читаю Толстого:

– смотрюсь,

– становлюсь,

– старею

и перечисляю возможности не-пути.

«То, что я чувствую, это уже не стихи»

То, что я чувствую, это уже не стихи.

Это уже не слова, объяснимые сразу.

Холод под пальцами.

Скрытый за дверью архив.

Шелест и шелк

мимолетно не пойманной фразы.

То, что я чувствую, это уже не тоска.

Первая осень прошла, ничего не нарушив.

Это –

Вселенная вжалась в размер потолка.

Это –

гора оказалась горою подушек.

То, что я чувствую, это уже не борьба.

Это попытка представить себя непохожей.

Высохнут реки.

Вздохнут и остынут хлеба.

А между нами останется то же – и то же.

Все корабли

Все корабли уходили в воздух,

все чудеса оказались былью.

Мир для тебя был, конечно, создан,

только его подарить забыли.

Ешь ананасы. Кури "кроссовки".

Переживай несчастливый случай.

Жадный хомяк изучал духовку,

не дожидаясь, пока отключат.

Вот и живи. Зарывай, как знамя.

Как Мураками зарыл в себе же.

Делай, что хочешь. Мы оба знаем:

всякий покой для тебя _избежен.

Девочка

В тумбочке –

бисер и маска от первых морщин.

Чувствуешь –

как стареешь и что придется.

Каждое утро

в одном из соседних мужчин

учишься видеть сообщника детоводства.

Больше не куришь.

Меньше пружинишь кровать.

Пьешь – кока-колу.

Думаешь – о бейсболе.

Взрослая девочка,

как тяжело выбирать,

между мечтами, битлами и пергидролем.

Буду жестокой.

Я знаю, о чем пишу.

Только мне легче от вымысла в половину.

Так же влюбляюсь,

стесняюсь,

боюсь,

дышу,

так же вверяю чужим горячо любимых.

Сколько крестилась,

а кажется – ты во всех.

С развитым телом,

с умом, безусловно, длинным.

Как хорошо –

ты не знаешь других помех,

кроме борьбы с нарождающейся морщиной.

Зачем?

Зачем?

Ну, зачем ты мне делаешь больно – и снова больно?!

Не нужно тебя.

Не нужно!

Ты не ослышался.

Читаешь – Лукьяненко.

Смотришь – "Звездные войны".

Ты путаешь Курта Кобейна и Сида Вишеса.

– Никогда не курил;

– Называешь друзей занудами;

– Пророчишь мне СПИД;

– Не выносишь духов и лаков.

Однажды в подарок купила пакет с верблюдами.

Так ты обижался и, кажется, даже плакал.

Зачем?

Ну зачем ты

кричишь,

улыбаешься,

ходишь по полу?

Зачем оставляешь под чашками круглые лужи?

Герой.

Героиня.

Истерика в стиле Копполы.

Зачем?

Ну, зачем ты мне больше

– уже! –

не нужен?!

«Сделаю выбор. А выбор закончит меня»

Сделаю выбор.

А выбор закончит меня.

Выпьет.

Закурит,

не вытерев нож о портьеры.

Выйдет на публику.

Громко попросит:

– Коня!

бросив меня подыхать при отсутствии веры.

Выбор – счастливый.

Он снова меня доконал.

Может, не я – а меня в этот раз выбирали?

Лайнер "Мечта" бортовой потеряет журнал.

Выбор найдёт и слегка переправит детали.

Выбор – наивный.

Он думает, это спасет

тех,

кто тела заплетает друг другом в канаты.

Есть только руки, и плечи, и кожа, и пот –

все остальные бессмысленны – и виноваты.

Господи, что происходит?

Господи, что происходит?

Скажи мне:

– Что же?

Меня не читают.

Или не так читают.

Вскрывают стихи.

Берут перочинный ножик

и тоненько-тоненько рифмы себе срезают.

Везде расписание:

– в морге,

– в любви,

– в маршрутке.

Ты смотришь в глаза мне, а видишь масонские ложи.

Мы знаем, как вылечить страх.

Или боль в желудке.

А вылечить смерть почему-то никак не можем.

Ссоры, соринки и sorry метут из дому.

Скрещение судеб давно превратилось в узел.

– Ладно, Господь,

мне пора.

передай другому

вечную память моих пожилых иллюзий.

Себе, с грустью, посвящается

Плюшевый мишутка шел войною прямо на Берлин...

Егор Летов

А мой плюшевый мишка устал умирать,

у него появились живые дела.

Батарейка не греет чужую кровать.

У горелых идей облетает зола.

А мой плюшевый мишка молчит в темноте.

От игрушечной шерсти запахло дымком.

Тот же стол.

Та же Янка.

Все те – и не те.

А привычку летать – засушить на потом.

Засучить рукава.

Перевымыть бельё.

Перепрятать еду, чтоб сосед не догрыз.

А мой плюшевый мишка опять за своё.

Ему слишком противно сообщество крыс.

А мой плюшевый мишка – свирепый медведь:

из фальшивых клыков и прозрачной души.

Он опять разделяет на "сметь" и "не сметь".

Он опять подставляет себя под ушиб.

Янке Дягилевой

От гранитного лба –

проколачивать стены.

От большого ума –

вниз лицом по реке.

Здесь на выставке душ стекленеет измена.

Здесь любовь предлагают в живом уголке.

У колодца нет дна.

У вины – виноватых.

– Смерть идет по следам.

– Так следи веселей.

Из фарфора и льна,