Глаза затуманены. Она смотрит на пастушка, играющего на флейте. Статуэтка стоит в центре тумбочки у изголовья кровати. Колыбельная струилась ручейком, и кажется, что фаянсовый мальчик-с-пальчик аккомпанирует баронессе фон Унгерн.
— «Что ж, коли нету хлебушка, Глянь-ка на чисто небушко, На небе светят звёздочки, Месяц плывёт на лодочке, Месяц плывёт на лодочке, Месяц плывёт на лодочке».
Вытерла рукавом глаза.
— «Ты спи, а я спою тебе, Как хорошо там на небе, Как нас с тобою серый кот, В санках на небо увезёт, В санках на небо увезёт, В санках на небо увезёт. Будут на небе радости, Будут орехи-сладости, Будут сапожки новые, И пряники медовые, И пряники медовые, И пряники медовые. Ну, отдохни хоть капельку, Дам...».
Запнулась, замолчала.
— Нет, милый, не дам я тебе золотую сабельку. Незачем тебе ею махать. Отмахал своё. Спи родной, спи сынок... Неугомонный мой сверчок. Спи...
Томас забылся. Антонина Петровна тихо встала и собралась уходить, как вдруг, больше повинуясь привычке, пошарила по карманам висящих на стуле брюк, нагнулась к рюкзаку, проверить, что в нём. Зеленые пачки её не заинтересовали: в боковом отделе нашла потрепанную книжку «Локи — кормчий Нагльфара» и скрученную в трубочку ученическую тетрадь. «Локи» баронессу не заинтересовал, а тетрадку вытащила, расправила. На титульном листе написано «Рудоментарно, Ватсон».
Глаза Тони кузнечиками поскакали по строчкам.
8 а РУДОМЕНТАРНО, ВАТСОН!
Столб света бьёт сверху, освещая на сцене два пня. На них сидят — спина к спине — два человека. Головы направлены в разные стороны, но когда мужчины говорят, то жестикулируют, словно видят собеседника напротив себя. Вокруг — чернильная темнота...
— ...
— А у меня хвост вырос!
— ...?
— Честно, настоящий!
— Да вот так. Сам удивляюсь.
— Хотелось бы, но разве такое придумаешь? И для чего?
— Для чего мне придумывать?
— Вот я ничего и не придумываю! Вырос.
— Да! Не было, не было и, бац!
— Ага.
— Ты что?.. — я не женат!
— Ну, ты даешь! Приплел на ночь глядя... фу.
— А я не шучу.
— Да.
— ...
— Вот и я в ужасе.
— Да, ненормально! Жил как все, горя не знал и вдруг... Стою, жду зарплату — повышение обещали — и думаю: «В этом месяце или в следующем?». Волнуюсь, в животе дрожь, со всех боков напирают — им тоже хочется узнать... В воздухе такое марево мерцало... Странное... Вот окошко, заглядываю в ведомость, а там... Нули-нули!!! Знаешь, как это бывает, когда счастье в темечко целует? Смеяться захотелось, ладошки вспотели и в коленях слабость... и тут... ни с того не с сего — вжик-вжик, вжик-вжик. ВЖИК-ВЖИК!!!
— Какие мухи? Хвост! Шевелится! Туда-сюда, туда-сюда! И вжик-вжик...
— Да, о ткань... Вжик-вжик...
— Зашевелился... От радости...
— Не было.
— Вообще.
— Это как?
— Ну, ты сказал! Ха-ха три раза. Как это не было? Было!.. Но хвоста не было...
— Что?
— Да ты вообще рехнулся! В роддоме смотрели? Смотрели. Мама купала, в попку целовала? Целовала. В яслях-садике пузыри пускал? Пускал. Про школу вообще молчу, на смех подняли бы... Живьем съели б. Это такой повод для шуток, что страшно. Потом армия. Как ты себе представляешь? Проходите молодой человек, откройте рот, покажите язык. Та-а-ак, уши. Хорошо слышите? Ну-ну. Снимите трусы. Повернитесь. Раздвиньте ягодицы... Это я раньше думал, что они геморрой искали, а оказывается, нет!
— Хвост.
— Ну... Сдали бы в цирк де Солей. А скорее всего, посмеялись бы, мол, чего только солдатики не придумают, чтобы закосить. Отправили бы подальше... В Анголу.
— Далеко.
— Близко, тут, рядом, можно сказать, у мамки под юбкой. Час езды.
— Я сперва тоже так думал, а потом волком взвыл.
— Да как представлю: там, за забором, друзья вечером на лавочке песни орут, девчата семечки лузгают... Хоть в петлю!
— Ну... я нет, а друг того...
— Совсем.
— Сам.