Томек в стране фараонов

Отдых, чувство дружеской общности, мягкое сияние утреннего солнца отодвинули в прошлое напряжение недавней борьбы с безжалостной стихией. Им хотелось вдоволь насладиться наступившей разрядкой, и они выбросили из головы все тревожные мысли. Лишь Салли не оставляло внутреннее беспокойство. Все еще находясь под впечатлением сна, она не могла удержаться от напоминаний о необходимости соблюдать осторожность. Тем более, что сама она решила остаться в лагере, чтобы привести в порядок свои заметки.

— Милая ты моя голубушка… Да от нас все как от стены горох, ты ведь и сама в этом убедилась.

Новицкий со смехом комментировал предупреждения Салли, когда в их лагере появился Беньковский. Он приехал проститься. По этому случаю все планы были отодвинуты в сторону: беседа с интересным гостем была важнее. Новицкий вернулся к теме, которую раньше они, как он выразился, только «начали», и задал вопрос археологу:

— А вы здесь, на раскопках, наверное, первый поляк?

— Один из первых, — поправил Беньковский. — Первым был граф Михаил Тышкевич.

— Опять аристократ, — скривился Новицкий.

— В 1861 году он вел раскопки в Карнаке. Нанял 60 крестьян, сам сидел в плетеном кресле под зонтиком, следил, чтобы землекопы ничего не украли.

— Ну и лентяй, — Новицкий никак не хотел распроститься с нелюбовью к аристократам.

— Но ему пришлось быстро свернуть свои дела, как раз в это время ввели правило, что нужно получать официальное разрешение на раскопки.

— Что-нибудь он раскопал? — заинтересовался Томек.

— Так, мелочи: алебастровую статуэтку Изиды, чернильницу, несколько скарабеев, деревянную шкатулку, золотое кольцо…

— Одним из первых поляков, подошедших к Египту с научной точки зрения, был Юзеф Сулковский, — сказал Томек. — Он первый египтолог — выходец из нашей отчизны, так ведь?

— Ах, господи, — вздохнул Новицкий, — когда придет время для поляков, которые смогут трудиться под собственным знаменем, во славу своего края, а не на чужой службе.

— Вы верно сказали, — поддержал его Беньковский. — Только ведь мы, поляки, и на чужой службе работали для Польши…

На минуту все трое задумались. Потом Беньковский продолжил:

— А вы знаете, что в австро-венгерском посольстве в Каире работают двое поляков, Антоний Стадницкий и Тадеуш Козебродский. Помогают они, чем могут, своим соотечественникам. Благодаря их связям здесь, в Египте, сделал блестящую карьеру молодой археолог Тадеуш Смоленьский.

— Не слышал о таком, — заинтересовался Томек.

— В Египет он приехал в 1905 году поправить здоровье и, благодаря поддержке наших дипломатов, его взял к себе сам Гастон Масперо. Он быстро достиг выдающихся результатов. Масперо считал его одним из самых талантливых среди своих сотрудников. К сожалению, в 1909 году болезнь легких его унесла.

— Не везет, так не везет, — вздохнул Новицкий. — Мало того, что взъелись на нас соседи-захватчики, так еще и хворобы разные утаскивают на другие материки и уничтожают там самых лучших…

— Вы, конечно, правы, — произнес Беньковский. — Смоленьский болезненно переживал разлуку с Польшей. Он писал друзьям, что мечтает трудиться на родине и для родины, но, раз уж судьба того не хочет, честь поляка требует, чтобы появился хороший египтолог с Вислы.

— Браво, браво! — воскликнул Новицкий. — Всегда узнаешь поляка.

В таких приятных разговорах прошел почти весь день. На прогулку до Мединет Хабу они отправились где-то около четырех часов, совсем замучив нетерпеливо ждущего их Патрика. Пошли пешком, не торопясь сначала посреди полей, затем, как обычно, по песку. Деревенька размещалась в небольшой котловине среди гор. Они уже видели пальмы, сады, куполообразные хатки. По дороге, естественно, обсуждали Бельковского, его бесценные для них знания о здешних памятниках.

Патрик был освобожден от опеки над собакой, которая осталась с Салли, и потому лез, по своему обыкновению, в самые неподходящие места, а их среди скал хватало. В небольшой впадине, куда он вознамерился спуститься, ему почудились какие-то неясные фигуры. Патрик остановился и хотел было побежать обратно, к Томеку и Новицкому. Но тут из-за скал появилось несколько людей, они шли беззвучно, как привидения. Один схватил мальчика, который не успел даже крикнуть, предупредить «дядей». Моряк обернулся в последнюю минуту, и на него упала огромная сеть. Он безуспешно бился в ней, успел еще заметить неподвижно лежавшего на песке Томека, затем последовал удар по голове, и он потерял сознание.

Они уже не чувствовали, как их связали и потащили в темное ущелье, где уже ждали готовые в путь верховые лошади. Привязанные к лошадям, без сознания они отправились в неведомое путешествие.

XIII В когтях у пустыни

Томек не мог бы потом с уверенностью сказать, приходил ли он в сознание за время этого адского путешествия? Да и на что оно было бы связанному человеку с замотанной головой, которого привязали к лошади вроде какого-то тюка. Сознание лишь усилило муки, вызванные столь ужасным способом принудительного путешествия.